Темная сторона души

Между ними немедленно разгорелся спор о том, кто внес наибольшую лепту в возвращение сковороды в строй рабочей посуды. Маша сидела, откинувшись на стуле, невидящим взглядом созерцая спину Сергея, который, топчась у плиты, тихонько бурчал себе под нос песенку, как Винни-Пух, и в голове ее устанавливалась удивительная, прозрачная ясность. За окном стоял ранний летний вечер, на веранде было еще солнечно, но не жарко, и все вместе: запах блинов, шумный разговор детей, бормотание Сергея – выглядело так, словно было тем, чем на самом деле вовсе не являлось: традицией. Словно было хорошей привычкой печь блины раз в неделю и болтать обо всякой ерунде. Словно там, во дворе, ходили Митя и Вероника и скоро должны были войти в дом, торжествующе выкладывая на стол ранние полосатые яблоки с красными боками. Словно не было никакого темного часа и никто не умирал в этом чудесном просторном доме, никто не плакал от горя и неизвестности. Но на самом деле он был, темный час, и Маша не могла обманывать себя, как бы ей этого ни хотелось…

– Готово, – объявил Бабкин, выставляя на середину стола здоровенное блюдо, на котором горой лежали блины. – Нижние – остывшие, верхние – горячие. Прошу!

После блинов сидели в саду, где Бабкин показывал мальчишкам, как правильно вставлять перья в стрелы. Ирина подавала советы и тоже поглядывала с любопытством, а Маша сидела, привалившись к стволу яблони и чувствуя, что живот раздулся до неприличных размеров. «Пузо, – подумала она. – Не живот, а пузо». Ужасно хотелось расстегнуть «молнию» на шортах, но она стеснялась Сергея.

– Нельзя стрелу обвязывать перьями, – говорил между тем Бабкин, нависая над двумя мальчишескими головами, темной и беленькой. – Объясняю почему: взялся ты за стрелу двумя пальцами, натянул лук – и что?

– Что? – хором спросили Костя, Димка, а заодно Ирина.

– То, что все перья у вас в пальцах остались вместе с ниткой. Слезет она, понятно?

– Понятно, – так же хором ответила троица.

– Дядя Сережа, подождите! – вмешалась Ирина. – У них ведь арбалет, а не лук!

– Сегодня арбалет, завтра лук, – солидно ответил Димка. – Стрелы должны быть этими… как их…

– Универсальными, – подсказал Сергей. – Молодец, все верно.

– Что же с ними делать, если не обвязывать? – прозвучал Костин голос, озабоченный.

Маша улыбнулась.

– Берем стрелу… – послышался шорох и тихое сопение. – Аккуратно расщепляем ее на конце… – потрескивание. – И вставляем перышко. Одно! Не весь пучок.

– А потом обматываем ниткой? – догадалась Ира.

– Угу, обматываем. – Бабкин быстро проделал все необходимые манипуляции и продемонстрировал готовую стрелу. – Ну как, нравится?

– Классно!

– Прикольно!

– И что, она в самом деле полетит?

– Обижаете, Ирина Дмитриевна! – с обидой отозвался Бабкин. – Не полетит, а со свистом помчится в цель.

Он наконец повернулся к Маше, чтобы и та оценила его работу. А она только что расстегнула «молнию» и верхнюю пуговицу на шортах, и живот ее испытал такое облегчение, что лицо Маши озарилось лучезарной улыбкой, подобной той, в которой расплывается человек, освободившийся от острого камешка в ботинке. От ее улыбки и взгляда Сергей чуть не сломал стрелу, засмущался и взял очередное перо.

– Вторую делайте сами. – Он протянул перо Димке. – Только ножом я расщеплю…

Маша закрыла глаза и блаженно вздохнула. Пузу было хорошо.

Вечером объевшиеся блинами Димка и Костя уснули почти одновременно – Димка на кровати сестры, а Костя – на Димкиной. Подумав, их решили не будить, и Ирина отправилась спать в свою бывшую комнату.

– Завтра Вероника должна приехать, – вслух подумала Маша, зажигая свет в мансарде. Сергей стоял на лестнице и смотрел на нее. – Узнает про Лесника, расстроится… Кстати, блины у тебя получились очень вкусные. Научишь меня печь такие?

Бабкин продолжал стоять неподвижно. Маша шагнула к нему и сделала то, что давно хотелось, – провела рукой по коротким темным волосам.

Волосы были мягкие, и она удивилась – ей казалось, что на голове у него должны быть колючки, как у кактуса. Сергей перехватил ее руку, провел по своей щеке.

– «А если он на ночь бреется…» – вполголоса процитировала Маша Вишневского.

– «То, значит, на что-то надеется», – закончил Бабкин, не сводя с нее глаз и усмехнувшись.

Она стояла на верхней ступеньке и была почти вровень с ним – глаза в глаза. Сергей обнял ее, с силой прижал к себе, проводя рукой по нежной коже на шее. Поцеловал, ощущая, какие теплые у нее губы – почти горячие. Горячие и требовательные.

– Ты целоваться не умеешь, – прошептала Маша, оторвавшись от него и улыбаясь.

– А ты научи, – так же шепотом сказал он. – Можешь прямо сейчас начинать.

Он легко поднял ее, оторвал от пола и попытался донести до комнаты, но доски безбожно заскрипели, и Сергею пришлось ее отпустить. Они рассмеялись вполголоса, как дети, проказничающие втайне от взрослых, но проказничающие легко, несерьезно.

– Не получится романтики, – прошептал Бабкин, снова наклоняясь к ее губам.

Маша не ответила. Ей было наплевать на романтику.