Темная сторона Эмеральд Эберди (СИ)

- О, я вновь хочу это увидеть. Покажи! Давай же, Кайман.

Дергаю уголками губ. Мы – не родные сестры, но у нас похожие улыбки. Правда, я редко улыбаюсь, а Аделина всегда смеется, даже когда ей страшно или больно.

Зажмуриваюсь. Пытаюсь прочувствовать запах травы под ладонями, тепло утренних солнечных линий, прыгающих по моему лицу, шум неугомонного ветра; то, как близок и далек от меня горизонт, и скоро слышу раскат грома. Первые капли падают на макушку. Я невольно улыбаюсь, приоткрываю глаза и вижу, как Аделина, хихикая, падает на густую траву. Она раскидывает в стороны руки, яркие желтоватые пятна, прорывающиеся сквозь тучи, беспечно путешествуют по ее ангельскому лицу, и гроза послушно затихает, слушая ее звонкий смех и дикое, неровное сердцебиение.

- Ты чудесная, - говорит она, переводя на меня взгляд. – Кайман – ты чудо, которое сотворил Бог, чтобы делать людей счастливыми.

- Я – не чудо.

- Не спорь. Никто не способен на то, что делаешь ты.

- Но какой в этом прок.

- Не говори так! – Когда Аделина упрямится, у нее возникает складочка на лбу. Она приподнимается и пронзает мое лицо суровым, решительным взглядом, которым владеют лишь те единицы, чья уверенность в себе позволяет говорить им, что они думают. Я, как ни странно, не вхожу в этот круг. – Ты отличаешься ото всех, и это так прекрасно. Мне бы все отдать, чтобы хоть капельку быть на тебя похожей. Нет прока в человеческой фальши и лжи. Нет прока в злости и ярости. Но твой дар, твое искусство подчинять природу, даже людей, даже наши мысли – это удивительное превосходство, в котором больше прока, чем в любом другом человеческом отличии.

- Ты говоришь так, потому что не понимаешь.

- Я не понимаю, да! Потому и считаю тебя необыкновенной. Все, чего мне никогда, увы, не постичь, кажется мне удивительным и невозможным. Я неустанно буду повторять тебе, что ты – чудо. И когда-нибудь ты поверишь мне, и в себя тоже поверишь, Кайман.

Мои губы невольно подрагивают. Я киваю, а затем слышу, как над головой с новой силой взвывает ветер. Мокрые локоны щекочут шею, поправляю их и смиренно вздыхаю, поднимаясь на ноги.

- Пора идти, природа упрямится, прямо, как ты, Аделина.

- Значит, мы с ней похожи. Иногда я тоже лью слезы, как и тучи. Иногда я проливаю свет на вопросы. Возможно, все мы как-то связаны с ней, правда?

Я одаряю сестру улыбкой и молча бегу к поместью.

Мне никогда не понять ее странной, преданной любви к миру, как и она, никогда не поймет монстра, клокочущего внутри моей груди. Мы настолько разные, что от этого мне больно. Я стараюсь дышать с той же легкостью, говорить с той же простотой, но едва ли у меня получается. Что общего между розой и шипом? Ничего. Люди смотрят на цветок, но видят только алый бутон, а иглы остаются невидимым, пока к ним не прикоснуться.

Я – это иглы, пусть и не хочу ими быть.

Когда я добегаю до поместья, прозрачные капли дождя смешиваются, сплетаются и превращаются в маленькие бомбы, сталкивающиеся с разгоряченной землей. Пар тягуче поднимается до щиколоток. Я рассекаю его, разрываю дымчатое покрывало и уже скоро скрываюсь за широкими, дубовыми дверями дома.

- Кайман, что с тобой?

Мать оказывается рядом. Ее внешность – отражение моей души: острая, грубая и не цепляющая ничем удивительным. Она хватает меня за локоть и резко тянет за собой, из-за чего я спотыкаюсь о мокрый подол платья и пыхчу.

- Приехал Сэр Эмброуз. Приехала вся его семья, а ты позоришь меня – ей богу – что же с тобой не так, дикарка.

- Мама…

- Не произноси ни звука, Кайман. Не смей. Позови слуг и немедленно смени платье, бога ради. Иначе я не позволю тебе выходить из комнаты до следующего полнолуния.

Я послушно прощаюсь с мамой, опустив голову, плечи вниз, словно провинившийся каторжник. И во мне столько же милосердия, сколько в шипах розы – нисколько. Сейчас я шар из обиды и огня, который обжигает меня и портит, будто высасывает из души все то, что могло бы стать добрым или светлым. Я становлюсь темной рядом с матерью. Потому я провожу время с Аделиной, пусть и противоречу сама себе, пусть и завидую, и жду чего-то другого. О, боже. Кто я и что за мысли в моей голове? Что за мысли, желания? Чего монстр внутри меня добивается? Чего хочет? Я на перепутья добра и зла, света и тьмы, и я не знаю, что мне делать. Я разрываюсь на части и схожу с ума.

- Кайман, доброе утро, дорогая. – Отец встречает меня у центрального входа и тут же мрачнеет, увидев напухшие глаза и грязный подол платья. – Что произошло, время столь раннее, а на тебе уже лица нет.

- Мелочи, папа.

- Идем, я должен представить тебя семье Эмброуз.

- О, нет. Посмотри на меня, да, посмотри. – Я упираюсь отцу ладонями в грудь. – Не стоит. Не сейчас, правда. Дай мне несколько минут.

- Не накручивай себя. Семья Эмброуз – не те люди, оценки которых стоит бояться. Ты же знаешь, что они в нашем поместье только по приказу Сэра Темполтона. Иначе…

- Вы не переносите друг друга.

- Я не переношу их политику. А их лица – черты, с которыми можно смириться. Так уж и быть.

В холле, меж кресел и рядом с камином, нас ожидает трое мужчин.