Темная сторона города (сборник)

– А он, столичный? Он – что?

– А вот тут-то самое любопытное… тссс… Его тоже подстрелили, и провалился он в какую-то яму. Зибенштейн придумал американский отопительный котел ставить, под него все в подвале раскопали. Наши молодцы его бы и не заметили, но – кот!

– Какой кот?!

– Кот в ноги кидался, орал, блажил, к яме привел. Они пинкертона вытащили, перевязали, сразу – в госпиталь! Он уже очухался, показания дает… Но ты молчи, братец. Троих-то мы взяли, а двое – еще в бегах…

– Надо же – кот… Он что, кота с собой возил, что ли? Заместо пса?

– Черт его знает… Пока вытаскивали, пока в авто тащили – кот пропал. Вот просто сгинул. Я супруге рассказал, она говорит – мистика. Говорит – такие случаи известны, а она у меня на спиритизме помешалась, журналы выписывает. Если сам статский советник Арнольд у себя этих спиритов собирает – так, значит, неспроста вся эта мистика. Если статский советник и даже господин Островский – а он же чиновник особых поручений при особе генерал-губернатора… Видать, что-то в этой мистике все же есть!

Тот, кто всегда ждет (Андрей Сенников)

– Молодец, Кира, – сказал Сыромятников и закрыл последнюю папку. – Оперативно сработала…

Он покачал головой, словно китайский божок: широкие скулы, глаза с прищуром, коротко стриженная голова, полные плечи, явственный животик, угадывающийся даже за столешницей.

– Молодец, упертая ты… – повторил он и замялся.

Кира улыбнулась про себя. Обычно в таких случаях начальник отдела дознания Кировского РОВД говорил: «Молодец, упертый ты парень!» А тут? «Девка» – прозвучало бы грубовато, а грубости майор Сыромятников обычно излагал ласково и поэтично – заслушаешься. «Баба»? И вовсе смешно, стоило посмотреть на Киру: метр пятьдесят с кепкой, плоскогрудую, с мальчишескими бедрами, кукольным личиком – не красивеньким, а жестким, словно отлитым из пластмассы, – и нелепыми редкими веснушками. Кира деликатно отвернулась к окну, шевельнув рыжей гривой. Из приоткрытой форточки тянуло сыростью. Моросил дождик. Мокрые крыши среди волн зелени напоминали спины глубоководных чудовищ, которым вдруг взбрело в голову всплыть на поверхность: все в лишаях облупившейся краски, кораллах телевизионных антенн и пучках водорослей непонятных веревок.

– Слушай, – нашелся Сыромятников, – ребята болтают, что у тебя двадцать пять прыжков с парашютом. Правда?

– Правда, – Кира не смогла сдержать улыбку.

– Но-но, улыбается она, – посуровел майор, подумал и решил-таки уравновесить похвалу легким пистоном. Для порядка. – Ты почему до сих пор не сдала дело этого, беспризорника? Чего тебе не ясно?!

– Станислав Палыч, – протянула Кира, – у меня двадцать дней…

– Не знаю! – рявкнул Сыромятников и передразнил плаксивую интонацию Киры: – Двадцать дней… «Не парь мне моск», как моя дочь говорит. Ты еще скажи: по закону… Зачем держишь-то? Мало тебе? Так еще будут, не переживай…

Кира потупилась и промолчала. Какое там мало. На ее столе лежала пачка заявлений толщиной с том Большой Советской Энциклопедии: о незаконном лишении свободы и принуждении к рабскому труду; о краже магнитолы из автомобиля; об изнасиловании, на поверку оказавшимся обыкновенной житейской нечистоплотностью на почве пьянки, и членовредительстве в виде двух выбитых зубов «по причине супружеской измены»; и еще, и еще… Как говорил Митька Шмелев по прозвищу Пчела: «Эти говна – гребсти и гребсти…»

– Ладно, ступай, – сказал Сыромятников. – Но завтра чтоб сдала! Все ясно?!

– Ясно, товарищ майор! – Кира выкатила глаза.

Сыромятников только крякнул.

– Дура ты, девка, – сказал-таки он беззлобно, ласково сказал. – Упертая и есть. Верю в твои двадцать пять… Иди, иди…

«Чего он так?» – с обидой подумала Кира в пустом полутемном коридоре управления. Половина ламп не горела, несколько штук согласно мигали с едва слышным треском: «Чего он так – Чего он так – Обидно». Кире хотелось заплакать. Слез не было, давно не было, только обычно дергало щеку, и она ломалась, как кусок пластика, уродливой складкой. Кира ощутила знакомое подергивание, глядя в зашарканный линолеум с дырявыми островками, и стиснула зубы. Помогало плохо, подошвы кроссовок поскрипывали на каждом шагу: «Чего он так – Чего он так – Обидно». И все же острый слух Киры уловил неясный гомон, в разноголосицу, идущий откуда-то снизу, из недр здания. Она с раскаянием вспомнила, что ребята из убойного отдела приглашали ее обмывать четвертую звездочку Сашки Гольца, и тут же ощутила дикую усталость. Нет, не сегодня. Не тот настрой…

Кабинет дознавателей встретил Киру полумраком и знакомыми запахами: бумажной пыли, дряхлой мебели, заплесневелых обоев, воздуха, нагретого допотопным монитором, и бессчетного количества слов, произнесенных в кирпичной коробке за много лет.

Она не стала включать свет, прошла к окну мимо трех столов, по узкому проходу, привычно вильнув бедрами там, где принтер на Митькином столе далеко высунул жадный серый язык держателя для бумаги. Кира щелкнула по пластику коротко обрезанным ногтем, и тот отозвался обиженным дребезжанием.