Темная сторона Петербурга

А «тихушник» мой мертвый лежит рядом на расколотой могильной плите, голова на 180 градусов вывернута. По всему надгробию какие-то кровавые отпечатки и надпись кровью: «Сатана, преданный тебе сын вернулся!»

С березы, под которой я лежал, кора начисто ободрана – как голая коленка.

Я так и сомлел от ужаса. А потом руки свои увидел – гляжу, обе ладони перепачканы в чьей-то крови… Получается, это я тут чудил и письма Сатане писал?

Только ничего я об этом не помнил.

Не стал я ждать продолжения: удрал, бросил тело Льва Георгиевича на произвол судьбы. Хотел по дороге в церковь заскочить – свечечку, что ли, за свою душу грешную поставить. Да не смог. Прямо перед входом в храм как начало меня трясти, корячить… Руки-ноги выворачивает судорогой – я аж заорал от боли. Плюнул и убежал домой. Думал, стресс. Думал, отлежусь…

Через пару дней сыпь какая-то на груди появилась. Потом по всему телу пошло. Чесался, чесался – до крови расчесывал. Никакие мази не помогли. Доктор говорит – ну ничего особенного у вас, нервная экзема. А сам целый консилиум назвал в кабинет – стоят, пялятся на меня, как на диковину, языками цокают…

Потом я худеть начал, тощать, глаза вон как плошки на лице стали…

Не знаю, что за напасть… Часто я думал, что от всей этой экземы да заразы только батюшка может помочь – молитвой или, может, отчиткой? Я на все согласен. Но не могу. Ни в какую не получается.

Стоит мне только подумать о церкви, и такая тоска нападает – не то что жить не хочется, а даже руки не поднять – такая хмарь на душе. Хоть ложись прям да помирай, и покаяния с прощением не нужно.

Чувство при этом такое, будто бы все это и не я уже. А что-то внутри меня, само по себе, отдельное от моей окаянной души – что-то еще более окаянное, страшное… Сидит внутри меня взаперти, тоскует и рвется на волю… Будто что-то вселилось в меня тогда – из той проклятой, вскрытой нами могилы.

С тех пор ничего мне, брат, не помогает. Врачи только мучают почем зря – уколы, таблеточки, диеты… А меня червь могильный изнутри догрызает. Понимаешь, брат?!

Не могу больше. Все, уходи! – без всякой паузы закончил он свой рассказ.

Я опешил: зачем ему меня прогонять? В конце концов, это грубо.

Но ему было наплевать.

– Иди, – сказал он мне.

Я все мешкал.

– Иди! – рявкнул Макс и глянул на меня своими мертвыми глазами. – Попрощайся.

Тут он почему-то хихикнул, и глаза его вспыхнули – кто-то внутри его тоже хихикнул.

– Тхи-пси-пси-пси! – смеялся он, будто заплевывая себе подбородок.

Если он пытался меня разыграть – это была совсем неприятная шутка. Меня охватило вдруг дикое чувство омерзения – я даже не мог объяснить себе, откуда оно взялось.

Я встал и даже не оглянулся – ушел из больницы.

Больше Макс меня не звал к себе.

Спустя две недели я узнал от Лариски, что он повесился на батарее в больничном туалете. Врачи сказали потом, что это было самоубийство от безнадежности – он все равно умер бы, специалисты давали ему не больше месяца жизни от силы.

Та версия событий, которую Макс пытался внушить мне и в которую, очевидно, сам он свято верил, слишком чужда моему атеистическому мировоззрению.

Я рассказал историю Макса – кратко, обиняками и без упоминания конкретного имени – одному своему приятелю-медику. Он предположил, что Макса могли сгубить какие-то патогенные вирусы или бактерии, которые подхватил он, копаясь в могилах… Острое инфекционное заражение организма, не обладающего иммунитетом против древней, скрытой в земле заразы, могло привести моего несчастного брата сначала к нервному истощению, потом к галлюцинациям, а там и к поражению кровеносной системы и всех органов, в том числе мозга.

Тем не менее я настоял, и Лариска со мной согласилась, чтобы тело моего брата кремировали. Подальше от греха, не говоря уж о кладбищенских мародерах и всяких там некромантах.

Новичок

Гороховая ул., 59 – наб. Фонтанки, 81, дом Евментьева

– Ну, я только один способ знаю, – выпятив толстую нижнюю губу, сказал Эдик Кротов, по прозвищу Крот, своему новому приятелю Коле Фомину, по кличке Муром. Этимология обоих прозвищ была совершенно прозрачна: у Эдика она происходила от весьма распространенной фамилии, а у Коли обозначала местность, из которой он заявился в Питер и где обретался все годы своей недолгой восемнадцатилетней жизни.

– Если ты хочешь ее вернуть… – деловито разглагольствовал Крот. – Тогда…

– Я хочу ее найти! – поправил Муром. Он угрюмо смотрел перед собой, сунув руки в карманы джинсов и побрякивая мелочью.

– Я только один способ знаю, – повторил Крот, пожимая плечами. – Все люди рано или поздно сходятся в Центре Мироздания.

Муром откинул рукой уже начавшие слегка лосниться патлы, стянутые на лбу пестрым хайратником, и вопросительно уставился на Крота.

– И где это? – насмешливо спросил он. – Точку покажешь?

– А то, – ответил Крот. – Потусуешься там среди наших. Система знает всех. Пойдем.

Они свернули с Гороховой улицы во двор какого-то дома, прошли через бывший сквер старинной усадьбы, вошли в дверь со стороны заднего фасада, и тут Муром, словно Алиса в Стране чудес, почувствовал, что оказался в Странном Месте.