Темная сторона Швеции

– Может, и так, – протянул Спетт. – Но почему его тоже не застрелили?

Бьёрнфут задумчиво провел рукой по лицу. Погладил усы, взялся за подбородок.

– Надо поговорить с директором почты, – объявил он. – Узнать, что вез с собою Юханссон. И вдове надо сообщить. И родителям Оскара Линдмарка.

Спетт умоляюще посмотрел на него. Даже Кайса перестала обнюхивать сани, присела на снег и уставилась на ленсмана. Хвост нервно бил по снегу. Бьёрнфут понимал, что означают эти взгляды. Утешать плачущих вдов им не улыбалось. Они предпочли бы идти по следу за убийцей.

– Ну ладно. Ты поговори с директором, а я возьму на себя родственников.

Кайса залилась радостным лаем и вылетела со двора, остановившись в воротах, чтобы позвать хозяина. Уши у нее стояли торчком. «Ну, иди же, – казалось, говорила она. – Нам надо работать».

Перевозчик Бэкстрём даже после дневных потрясений не утратил способности улыбаться:

– Скоро она и рубашки будет гладить.

– Она слишком умна для этого, – сказал Бьёрнфут, глядя, как помощник играет с собакой.

Он вернулся домой в одиннадцать. Жена сидела за кухонным столом в темноте.

– Привет! – сказал Бьёрнфут. – Почему сидишь в темноте?

И тут же понял, что сглупил. Зачем констатировать очевидное? Она теперь часто сидела в темноте, экономя керосин. Жена медленно повернулась к нему и вежливо улыбнулась. Бьёрнфут подумал о Спетте и Кайсе. Как легко быть холостяком… Он зажег керосиновые лампы на столе и на потолке. На вопрос жена ответила вопросом:

– Хочешь есть?

Она достала хлеб и масло. Разожгла камин. Это было неприятно. Как будто ради нее одной в этом не было никакого смысла. Он спросил, где дочки. Спят, был ответ.

– А это что? – спросил Бьёрнфут, показав на пакет на скамье.

– Ноты от матери, – ответила она.

– Не откроешь?

– Все равно играть не на чем. Не понимаю, зачем она мне их шлет… Хватит трех ломтей? – спросила она.

Он кивнул, не зная, что ответить. Следовало бы сказать, что ей позволено играть на пианино в народном доме. И в школе тоже. Но какой в этом смысл? У нее на все найдется ответ. Одно пианино было расстроенным, а за другим ревниво следила ректорша, которая заявлялась в зал, стоило только фру Бьёрнфут присесть за пианино. А поскольку ректорша играла на всех школьных праздниках, у нее был приоритет. Так что фру Бьёрнфут редко удавалось поиграть.

– Но открыть-то можно. Интересно посмотреть, что за ноты. И мать, наверное, написала письмо…

– Сам открой, если хочешь, – с деланым равнодушием ответила она. В голосе ее звучали льдинки. Повеяло холодом, как осенью с озера.

Бьёрнфут посмотрел на пакет. Если не открыть, он будет лежать тут до Рождества и отравлять атмосферу. Он устало жевал бутерброды. Жена смотрела на него без всякого выражения, но взгляд ее был как наказание. Только наказание за что? Бьёрнфут подумал об Элис Юханссон, вдове почтальона. О ее реакции на известие о смерти мужа. О шести детях в доме из двух комнат и кухни. Те, которые уже что-то понимали, смотрели на него во все глаза. Одеты они были во все темное, как обычно одеваются лестадианцы. Глаза у Элис были как темные колодцы. Она тоже была одета очень просто. Длинная серая юбка, жилетка, простая кофта. Никаких кружев. Никаких украшений. Фру Юханссон безмолвно выслушала известия. В доме у них тоже было просто. Ни занавесок на окнах, ни картин на стенах. Она не плакала, но губы у нее подрагивали, и ноздри втягивали воздух, сдерживая рыдания. «Что она будет делать? – думал Бьёрнфут. – Как будет содержать детей? Не придется ли отдать их в приют?» Здесь им оставаться не позволят, потому что дом принадлежит почтовой службе. Вдова предложила ему кофе, но полицейский отказался – не мог больше выносить ее испуганного взгляда. А плач родителей Оскара Линдмарка до сих пор звучал у него в ушах. Ему хотелось домой – к Эмилии и девочкам. Жаль, что он пришел так поздно и девочки уже уснули. С ними было бы веселее.

«Почему ты такая мрачная?» – хотелось ему спросить. Девочки здоровы, у них всегда еда на столе. Одежда покупная. Жена недавно купила занавески на окна. Зачем все время жаловаться? Женский лекционный кружок предложил ей членство, но она отказалась под каким-то предлогом – он уже не помнил, каким.

– Я привыкла к жизни в городе, – как-то сказала она.

«Ты сама не знаешь, что говоришь, – хотелось ему ответить. – Это хоть и шахтерский город, но здесь есть фонари, магазины… баня! Ты еще не видела, что такое шахтерский поселок». Но он промолчал. Так было безопаснее. Теперь они едва перекидывались словом за целый день.

Он долго лежал в кровати без сна. Смотрел в темноту и думал о расколотом черепе Оскара Линдмарка. О вдове почтальона Юханссона. Ему хотелось обнять жену, но он боялся отказа.

– Ты спишь? – спросил Бьёрнфут.

Она не ответила. Но по дыханию было понятно, что жена бодрствует.

Когда он проснулся, было еще темно. Он не сразу понял, что его разбудило. Кто-то кидался снежками в окно. Наручные часы на столе показывали четверть шестого. Под окном он увидел Спетта с Кайсой и перевозчика Бэкстрёма.

– Одевайся! – крикнул Спетт. – Бэкстрём хочет нам что-то показать.