Темная сторона Солнца

Старуха из последних сил старалась сохранять спокойствие, но дрожащие руки и опущенные в пол глаза выдавали ее волнение. Стремительный уход гостя обеспокоил ее, а осунувшееся еще больше лицо внучки говорило о том, что между ней и гостем, а может быть, и сестрой произошел какой-то неприятный разговор.

– Ешь, сртис матах, ешь, – сказала она, протягивая внучке тарелку с кусочком торта.

– Я попозже съем, пока не хочу. Погадаешь мне на кофе?

– И-и-и-щ, что за глупости ты говоришь, какая из меня гадалка?

– Не прибедняйся, ты ведь всем гадаешь. Ну же, погадай.

– Ну ладно, давай. – Старуха нехотя взяла чашку и повертела ее в скрюченных узловатых пальцах. – Хм.

– И что там? – подстрекаемая любопытством, Лусине заглянула в чашку.

– Все хорошо. Я же тебе говорила, что ты поправишься. Вот смотри сама. Видишь, длинная дорога в гору. Тяжелая дорога, извилистая. Кругом камни – препятствия. И тяжелые облака – болезни. И ты идешь по этой дороге. Видишь себя? – Старуха подвинулась ближе и ткнула пальцем в сгусток кофейной гущи, напоминающий женский силуэт.

– Вижу что-то, – ответила Лусине, прищурившись.

– Ну вот, ты уже почти поднялась в гору, а на горе стоит женщина. Видишь женщину в белом? Это доктор, который тебя лечит. А над женщиной чистое небо без единого облачка. Это значит, что она тебя вылечит и небо над нашим домом станет безоблачным. Не веришь – сама посмотри. Я тебе врать не стану, сртис матах.

– Верю, я вижу эту женщину. Только это не доктор, это мама стоит у небесных ворот и ждет меня. Она сегодня приходила ко мне.

Вардитер вздрогнула и разжала пальцы. Чашка ударилась о край стола и, издав щелчок, раскололась пополам.

– Это была не твоя мать, что, я родную дочь не узнала бы? – дрогнувшим голосом сказала Вардитер, стряхивая с юбки кофейную гущу. – Говорю тебе, это доктор. Вот увидишь, все сбудется, как я сказала. Ты пока отдохни, а я отнесу соседям несколько кусочков торта, пусть съедят за твое здоровье. – Вардитер отрезала от торта почти половину и повязала голову платком. – Смотри мне, не смей курить на балконе, – пригрозила старуха.

– Не буду.

– Знаю я тебя, все равно будешь, только не высовывайся, а то соседи увидят, потом позора не оберусь. Лучше уж на кухне кури, – проворчала Вардитер и с оханьем: «Эх, ашхар-ашхар», [6] удалилась.

После ее ухода Лусине достала из ящика стола ручку, тетрадь в синей обложке, пошла на кухню и закурила сигарету. В последнее время курение не доставляло ей никакого удовольствия, вызывая головокружение и тошноту. Но многолетняя привычка была сильнее больного организма. Лусине жадно затянулась и взяла в руки шариковую ручку.

20 июня 2008 года

Здравствуй, моя дорогая Арев (зачеркнуто). Ну, привет, сестричка (зачеркнуто). Никогда не думала, что буду писать тебе письма… (зачеркнуто).

К черту приветствия. Я плохо соображаю и не знаю, как начать письмо человеку, с которым я не общалась шестнадцать лет. Шестнадцать лет, Арев, представляешь? За это время мы могли родить детей, вырастить их, выйти замуж и развестись. Мы могли тысячу раз обсудить наши проблемы, могли помириться или поссориться окончательно, мы могли многое…

Но не сделали. Ни черта мы не сделали и теперь уже никогда не сделаем, по крайней мере я.

Я умираю в неведении и страхе, оставляя робкую надежду на то, что ты приедешь в Ереван, прочитаешь мой дневник и захочешь найти нашего отца. Может быть, ты даже напишешь книгу, которую я так и не написала. Напиши, Арев. Мне кажется, что у тебя получится. Хотя о чем это я? Вряд ли ты приедешь. Почем мне знать, что ты чувствуешь спустя шестнадцать лет?

Последние три месяца я просила Господа послать прощение, и мне показалось, что я его получила. Я позвонила тебе, Арев, чтобы сказать, как сильно я сожалею, что причинила тебе столько боли и страданий. Позвонила, чтобы рассказать тебе правду о наших родителях, попросить продолжить поиски нашего отца. Я верила в то, что произнесу: «Прости меня, Арев», клянусь тебе, верила все то время, пока из трубки телефона доносились длинные гудки ожидания. А потом я услышала твой голос, и вся ненависть, которую я, как мне казалось, усмирила, вспыхнула во мне с новой силой. Мне снова захотелось ударить тебя, сделать тебе больно, очень больно. Так больно, как было мне все эти годы. Почему, Арев? Почему должна умереть именно я? Разве мало страданий выпало на мою долю? Разве Господу этого всего было мало?

Ты спросишь меня, в чем провинилась передо мной, но я не смогу ответить. Умом я понимаю, что ты не виновата, что тебя отдали Карену и Лилит. Разве ты виновата, что мой приемный отец оказался жалким, никчемным дармоедом? Что я провела молодость в нечеловеческих условиях, в то время как ты наслаждалась жизнью, не зная забот. Ты ни в чем не виновата, Арев. И я это понимаю. Я все понимаю, но сердце сильнее моего разума. Мое сожженное ненавистью, измученное сердце сильнее доводов рассудка. Даже сейчас, когда пишу эти строки, я ловлю себя на мысли, что все еще ненавижу тебя. И себя заодно.