Темная волна. Лучшее

Иногда у балкона раздавалось просительное мяуканье полосатого кота. И тогда сердце Глеба тянулось к жене и коту Филимону. Сердце старшего, казалось, не имело магнитов для тоски, билось ровно и безупречно.

Скоро отзовут, думал без сожаления Глеб. След нуса потерян. Куплю Верочке сувениров и домой.

Иногда он думал о природе нусов. О людях с расстройством нервных клеток, экстрасенсорным феноменом. Думал поверхностно и некомпетентно, как думают об устройстве компьютера, ничего в этом не смысля.

– Медленно пьёшь, – сказал майор, вперившись взглядом в тяжёлые от дождя липовые соцветия. – Что, не угодили гитлеровские пивовары?

– Вкусное, – причмокнул Глеб. – Не люблю быстро.

– Так ничего не успеешь, – выдал философски старший.

– Вы его знали? – спросил Глеб, и глаза майора потемнели. – Он ведь из Группы? Так человека раскурочить – подготовка нужна.

– Много ты знаешь… – Старший вздохнул, потом сдался: – Знаю. Только нашим он перестал быть, когда полковника кокнул. А в бывших долго хаживать не позволят.

– А если не найдём?

– Так не одни мы ищем.

– А если перебежит?

– К фрицам-то? Испугается. Или они испугаются. Ты бы стал работать с шаровой молнией?

Глеб пожал плечами. Он пока не понял, как к этому относиться. Труп полковника на фотографиях оставался трупом на фотографиях. Мало, что ли, он видел жмуров? В учебке на вскрытиях насмотрелся. А что до нусов… Ну, вот неделю бок о бок – как прислуживать волшебнику, не понимая секрета фокусов. Попросить старшего, чтобы стёр из памяти измену Верочки? Которую простил, выдавил кровью и гноем… но не до конца.

Кстати, умеют ли нусы стирать воспоминания?

– Чушь всё это, – сказал старший, и Глеб впервые почувствовал, что кто-то рядом, в его мыслях. Это было похоже на неприкрытую дверь в ванной.

Глеб понял, что майор безбожно пьян. Глаза провалились в глазницы, лицо будто онемело. Самое время для расспросов.

Только в голову ничего не лезло. Какая-то теория, общее и неважное.

– Как работает мыслеформа?

– Как стрела, раз – и всё, – отмахнулся интонацией старший, но по своему обыкновению продолжил: – Знаешь, что такое аффирмация? Установка, фраза… Например: «У меня всё хорошо» или «Чтоб ты сдох». Повторяй многократно, и будет тебе счастье. Ну, или несчастье другому. Рано или поздно. У сканеров, – старший говорил о нусах так, будто сам им не был, – аффирмация срабатывает почти мгновенно, временные рамки ужимаются, курок спускается: «рано или поздно» превращается в «сейчас». Фатальный сдвиг.

– Быстрое проклятие, – пробормотал Глеб. – Выходит, надо только подумать?

– Не только. Надо, чтобы тебя услышали. Подключиться к реципиенту, взломать защиту и проорать ему это прямо в мозг.

* * *

Старший лежал в наполненной до краёв ванне. Из воды торчали фермы колен, аккуратные ноздри и синеватые губы. Вода была холодной. Глеб поёжился, глядя на майора.

– Вода, – сказал старший, минуту назад позвавший Глеба, – совсем забыл о воде.

Младший ждал.

– Вода, которая помнит. Чем больше воды, тем лучше. Для телекинетиков – это как бесплатный Интернет. Знаешь такое местечко?

– Мы ведь были на Эльбе. Паром, старые порты.

– Да, да, – шевельнулись над водой губы старшего, – но там много шумов, вода слишком низко… Нет экскурсий на подводной лодке?

Глеб подумал. Заглянул в воспоминания трёхгодичной давности, когда одноклассница Верочки позвала подругу к себе, в Гамбург, и тут же увидел то, что искал майор.

– Эльб-туннель, – сказал Глеб.

– А поподробней?

– Старый туннель под Эльбой, почти полкилометра под рекой. Построили больше века назад, когда перестали справляться паромы.

Старший сел в ванне. Высокий, даже в таком положении. По мраморным мышцам медленно ползли капли.

– Далеко от нас?

– Станций пятнадцать. С пересадкой.

– Погнали.

* * *

Каждое новое утро он говорил себе: завтра. Ещё один день – и уеду.

Но не уезжал – слушал тяжёлое шевеление Эльбы над головой. Часами бродил по туннелю и внимал отпечатавшемуся в воде прошлому. Самые яркие и крикливые воспоминания передавались от молекулы к молекуле, всегда оставаясь на одном месте. Над туннелем.

Человек в капюшоне чувствовал копошение образов, шёпот мёртвых голосов. Прошлое, как ржавчина, покрывало железобетонные плиты, которыми сорок лет назад укрепили свод.

Видел, как организмы строителей пожирает кессонная болезнь – чтобы избежать течи, в штольне поддерживали повышенное давление.

Видел агонию погибшего под колёсами парового автомобиля ребёнка.

Видел дуэль немецкого унтер-офицера и австралийского пилота, которого сбили над Эльбой. Забрызганные кровью погоны вермахтского типа и изогнутую нашивку с бледно-голубой надписью на тёмно-синем фоне. Безумные глаза. Они стояли друг напротив друга, как два сломанных орудия, а лампы на грязных стенах брызгали искрами. Из ушей австралийца выстрелили толстые курящиеся струи, кровавая кашица полилась на спасательный жилет – из глазниц, из ноздрей, изо рта. Но первым упал унтер-офицер. Его лицо было чёрным, в глазницах кипела кровь, челюсть неестественно оттопырилась. Австралийский пилот улыбался мёртвым расплавленным ртом.