Темная волна. Лучшее 2

В день, когда Малянову исполнилось двадцать семь лет, к нему во сне явился сам Бледный Царь. К этому возрасту Малянов прошел обычный жизненный путь. Он учился, дружил, влюблялся и работал. Отслужил в армии и вновь влюблялся, и вновь работал. Правда такова, что к этому возрасту тяжело достичь серьезных высот, и он их не достиг, как и большинство. К двадцати семи у него были лишь крохотная квартира на окраине, доставшаяся от приемных родителей, старая развалившаяся машина, работа в такси и не самое лучшее здоровье, подорванное алкоголем, драками и тувинским ножом во время службы. Время же, когда он влюблялся, осталось позади. Он вырос жилистым, невысоким и мрачным человеком. В глазах Малянова плескались вечные усталость и похмелье.

Сон, про него я говорил. В ту ночь сон сгустился вокруг Малянова, задрожал, и он оказался посреди белой пустоши. Небо искрилось зеленоватыми сполохами, в нем все так же кричали птицы, но крики их были полны тревоги и благоговения.

Белая земля перед Маляновым пошла трещинами. Трещины ширились, змеились под его ногами, и из-под земли показался Бледный Царь. Малянов видел лишь часть его лица, не более. Крючковатый нос, в каждую ноздрю которого мог, не сгибаясь, войти взрослый человек. Глаз цвета льда, пристально уставившийся на Малянова. Бескровные губы, растянувшиеся в улыбке, и обнажившиеся под ними зубы, покрытые глубоко вырезанными узорами. Узоры те в дни после Первой Метели нанесли Бледному Царю самые искусные косторезы, а после ослепили себя, обезумев от проделанной работы и от тайн, что эти узоры в себе скрывали.

Бледный Царь заговорил, и Малянов почувствовал, как по щекам побежала кровь из ушей.

– Настало время, – сказал Бледный Царь. – Близится пурга, что сотрет границу. Ты, рожденный под моим благословлением, должен проложить мне путь. Ты должен поднести тааронгыргын в мою честь. Жертвоприношение. Кровь, пролитая от твоей руки, с моим именем на твоих устах, откроет мне путь. Ступай, сын вороны, ступай во внешний мир и неси мое слово. Мертвые направят тебя. Призови пургу.

Бледный Царь скрылся под землей, а Малянов проснулся.

В то утро он пошел выносить мусор. Он стоял возле мусоропровода и курил, пытаясь стряхнуть с себя остатки ночного кошмара и слушая, как его пакет глухо бьется об стены, стремительно падая вниз. Из жерла тянуло падалью. Не мусором, а именно гнилостным запахом разлагающейся плоти. Малянова мутило, он жадно затягивался и глядел в окно. За окном белело морозное утро.

Пакет достиг дна, Малянов слышал звук его приземления. Он докурил и затушил бычок в консервной банке на подоконнике. В этот же миг до него вновь донесся шум из глубин мусоропровода. Там, далеко внизу что-то шуршало. Малянов прислушался. Звук приближался, царапающий звук, будто что-то скребло когтями внутри трубы мусоропровода. Звук поднимался наверх. К Малянову. Малянов замер, не веря своим ушам. Чем ближе, тем громче звучал этот глухой скрежет, тем сильнее становился запах разложения, заполняя собой весь подъезд. Что бы это ни было, оно упорно ползло наверх по трубе, протискиваясь сквозь узкий смрадный лаз. Малянов прирос к полу, не в силах пошевелиться от ужаса. Его щека вспыхнула изнутри, будто к ней приложили раскаленный металл, а из глаз брызнули слезы.

Скрежет поднялся до этажа, где стоял Малянов, и затих. Что-то звякнуло за лючком загрузочного клапана, и клапан откинулся, открываясь. Из трубы донесся приглушенный голос:

– Возьми и будь осторожен. Отныне ты и охотник, и жертва. Возьми то, что положено тебе, Тайонрамкын.

Когти вновь заскребли, устремляясь вниз. Малянов шагнул к клапану и увидел лежащий там нож с костяной рукоятью. Рукоять была покрыта узорами, похожими на те, что украшали клыки Бледного Царя, но погрубее и попроще. Малянов взял нож.

Я вижу недоверие в твоих глазах, но ты молчишь. Хочешь испытать судьбу? Посмотри на рукоять моего ножа. Желтая кость, да. И узоры на ней. Вот так-то.

Малянов ступил на путь тем же утром. Нет, он этого не хотел. Он вообще думал, что сошел с ума. Так думал любой бы человек двадцати семи лет, которому мертвецы поднесли ритуальный нож через мусоропровод. Малянов даже хотел записаться к врачу, но не успел.

Через час после подношения он вышел из подъезда и направился к своей машине. Это был старый японский седан. Весь город, где жил Малянов, донашивал старые японские машины, других там и не было.

Малянов сел за руль, достал из-за пазухи нож и убрал его в бардачок между сиденьями. Начинался рабочий день.

Это был уже четвертый его вызов в то утро, насколько я знаю. Или пятый, не имеет значения. Женщина – вот, что важно. Это была женщина. Вдвое старше Малянова, в норковой шубе, с жирно напомаженными губами.

– На кладбище, – сказала она, усевшись на заднее сиденье и положив рядом с собой букет из четырех гвоздик. – На то, что у моря.

Кладбищенский сторож поднял шлагбаум, и Малянов заехал на центральную аллею, окаймленную давно облетевшими березами.

– Налево, – указала женщина. – Налево и до конца.