Темно-синий

— С Этаном что-то не так, — говорит она, как только я оказываюсь в пределах слышимости. Я и заикнуться про Джереми не успеваю. Голос у нее — как хруст сухой ветки под подошвой.

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.

— Откуда я знаю? — взрывается она. — Ты просто знаешь, когда смотришь на своего ребенка. Знаешь, если ты не дура. С Этаном что-то не так, и надо показать его врачу, но я не могу, потому что денег нет ни цента, даже на самую дешевую клинику. А мама и слышать ничего не хочет…

Дженни выдыхает белесое облако и бросает окурок на асфальт. Она бросила курить, когда забеременела, но после родов, в круговерти кормлений, гуляний, подгузников, доктора Спока, надевающихся на бутылочку сосок, снова начала.

Я же не тупая, знаешь ли, — сообщает она. — Только не насчет этого. Неважно, что я прошлый год завалила. Это же ведь не экзамен какой-нибудь. Это мой мальчик.

— А как там Эйс?

— С Эйсом тоже что-то не так, — говорит она.

— Может, это вирус?

— Ну да, если только бывает вирус козлистости.

Голос подруги сочится ядом, а я вспоминаю, как мы зависали позапрошлым летом у открытого бассейна. Воспоминания такие яркие, я почти чувствую запах хлорки, почти щурюсь от солнечного света, превращающего бассейн в гигантское прямоугольное зеркало. Вижу Эйса Лоулера на высоком насесте спасателя, Эйса далекого и светловолосого, Эйса, который был как выключенный телевизор — невозможно включить, сколько ни жми на кнопки пульта, потому что этот телевизор даже в розетку не включен.

Помню, как я в жутко неудобной позе, на спине, согнув одну ногу в колене, лежала на пляжном полотенце; терпеть не могу просто лежать, как все люди, бедра на горячем бетоне просто растекаются во все стороны (в такие моменты кажется, что ты не Мерилин Монро, а просто толстая). Помню, как Дженни окуналась в бассейн и потом поднималась по лесенке — выгнутая спина, откинутые назад волосы, как будто кто-то ее в этот момент фотографировал, чтобы отправить снимок в посвященный купальникам номер «Sports Illustrated». С той злосчастной встречи будущих любовников бассейн уже дважды осушали на зиму. А теперь Дженни похожа на тех женщин, которые опустили руки, на тех домохозяек, которые не видят больше смысла красить губы или даже причесываться.

Я стреляю у нее сигарету, просто чтобы занять чем-нибудь беспокойные руки. Стою, затягиваюсь и думаю о том, как быстро все меняется: вроде как смотришь в калейдоскоп и видишь красивый, восхитительный узор и думаешь, что он будет таким всегда, как вдруг узор меняется, становится совершенно другим, и невозможно вернуть то, что было, как бы ты ни хотел, как бы ни старался.

— Прости, — наконец говорит Дженни. — Я знаю, со мной сейчас нелегко разговаривать. Просто…

Вдалеке звенит звонок. Дженни забирает рюкзак с заднего сиденья машины, закидывает его на плечо, и мы идем через пустырь к школе. Мне так хочется дотронуться до нее, приободрить. Я беру ее за руку.

Но Дженни вырывает руку, сердито смотрит на меня.

— Не глупи, Аура, — говорит она. — Мы уже не маленькие, ясно?

Яснее не придумаешь.

4

Иллюзии и галлюцинации — разные вещи. Галлюцинируя, шизофреник видит или слышит то, что реально только для него самого. Испытывая иллюзии, он видит реальный мир, но не может его понять. Он воспринимает то, что видит, искаженно, как будто только что прилетел с Марса и впервые в жизни пытается разобраться, что происходит на Земле.

В классе биологии никого, кроме учителя мистера Уикмана. Я плюхаюсь на свое место и облегченно вздыхаю. Хорошо немного посидеть в одиночестве перед тем, как окунуться в дневную рутину. Но я не успеваю расслабиться — в дверях появляется Анджела Фрисон. Она топает как слон своими синими, в звездах, ковбойскими сапогами.

— Привет всем, — гнусаво говорит Фрисон, которую за глаза все зовут Крокодилицей, мне и Уикману.

Я морщусь — терпеть не могу ее техасского выговора. Она садится рядом со мной. Ее наэлектризованные волосы торчат, как лепестки у цветка, ни дать ни взять маргаритка, только очумелая.

Я где-то читала, что потомство дают в основном уродливые цветы. Самые красивые сразу кто-нибудь срывает, а уродины спокойно доцветают и рассыпают по земле семена. И мир становится все безобразнее, и все из-за этих любителей цветочков. Вот выйдешь когда-нибудь на луг, а там торчат одни Анджелы Фрисон.

Хочется взять ее за ее дурацкие сапоги, вырвать с корнем и забросить куда-нибудь подальше.

Но это невозможно. Мы с ней связаны навеки. То есть на весь год — я и несравненная Фрисон на пару делаем лабораторные работы.