Темно-синий

Это плохая идея, говорю я себе. Очень плохая идея… Как я все объясню? И почему Нелл должна хотеть помочь? Никто не хочет. Никто — ни папа, ни Дженни.

И к тому же: Никогда не звони своей бабушке. Одного человека она уже бросила. Я поворачиваюсь на каблуках и двигаюсь обратно к «темпо».

— Аура, — зовет Нелл. Звук моего собственного имени — словно удар током. Как будто я наступила на оборванный провод электропередачи.

Когда я поворачиваюсь, мы смотрим друга на друга в течение нескольких секунд — между нами три плитки тротуара и шестнадцать лет. Жизнь назад у меня могла бы быть бабушка. А сегодня я — наказание.

Но Нелл… ее глаза за огромными очками становятся широкими и испуганными. Как будто она знает. Она знает?

— Как… как твоя мама… как… Грейс? — спрашивает она наконец.

Я в таком отчаянии, мое лицо покрывается морщинами, и я омерзительна — я омерзительна, — я не могу больше этого вынести, и я плачу, и все в мире неправильно, и я думаю, что могла все исправить, но не могу, не могу, не могу…

— Я думаю… я думаю, она умирает, — говорю я.

21

Кататония может включать в себя ступор, застывание в неудобных позах, также либо чрезвычайную жесткость, либо гибкость конечностей. Смотри также: неодушевленный предмет.

Нелл вешает на дверь табличку «Закрыто», и, не успеваю я опомниться, она уже держит в руке ключи от «темпо», словно вор-карманник. Она несется по улицам, как полицейский в детективном прайм-тайм шоу. Я сижу на пассажирском сиденье и чувствую себя ее ненормальной подружкой, которой Нелл не доверяет руль.

И вдруг мы дома, внутри, хотя я не помню, как мы шли по передней дорожке. Я веду Нелл по коридору, и она так торопится, что почти наступает мне на пятки.

— Грейс, — кричит Нелл, врываясь в спальню. — Грейс, — повторяет и трясет маму за плечо. Она убирает мамины волосы — те же самые волосы, которые я развязывала из пучка и нежно расчесывала. Она наклоняется вниз, и ее губы всего лишь в миллиметре от маминого уха. — Грейс!

Но мама не двигается. Как будто Нелл не кричала, а шептала ей в ухо.

— Сколько уже она в таком состоянии? — спрашивает она меня.

— Я… я не знаю.

Я не могу ничего вспомнить, все смешалось. Когда она закончила свою фреску? Два дня назад? Полтора? Три?

Я тупо верчусь в поисках записной книжки, в которой я, испугавшись, начала делать заметки, когда маме стало хуже, — а, это та самая, которую я уже спалила? Мне кажется, что я посреди пожара и не могу вспомнить, что надо делать. Сядь, стоп… нет… остановись, брось, и… и что?

Нелл хватает телефон и набирает 9–1-1.

— Шизофреник, — говорит она. — В ступоре.

Появляются санитары, но они выглядят так неправильно. Неправильно, что они раскатывают носилки, закрепляют защитное покрывало, оттягивают маме веки и бьют ее по щекам.

— Только несколько дней, — слышу я свой голос. — До этого она день и ночь работала… она художник.

— Мания у нее была? — спрашивает один из них.

Мания? Что? Я киваю. Думаю, да, была.

— Она ела позавчера… немножко. Вчера только попила. Гатораде и сок. Но сегодня не получилось ничего в нее запихнуть. — И тут мне в голову приходит мысль, которая ошарашивает меня; начинают течь слезы, горячие и безвольные. — Слишком долго без еды, да? — спрашиваю я санитаров. — Слишком долго без еды?

— Мы сделаем все, что сможем, — отвечают врачи, и, прежде чем я снова начинаю понимать, что происходит, мы уже бежим в переднюю дверь, и красно-синие огни кружатся, и все соседи вышли посмотреть — даже чертовы Пилкингтоны, — и это неправильно, все неправильно!

Мама никогда не простит меня, но я позволяю запихнуть себя в машину «скорой помощи». Смести, как пыль в совок.

Разрешите мне сказать вам кое-что: внутренности машины «скорой помощи» — вот уж точно, что не хочется однажды увидеть. Это значит, что весь мир пошел прахом.

Это значит, смерть танцует у твоей двери.

22

Госпитализация обычно происходит в течение или после психотического эпизода.

Пришел папа. Чудеса не кончаются. Он действительно заходит в приемный покой. Но не подходит ко мне. Я сижу на стуле прямо у двери, заплаканная, прижимая колени к груди, а он проходит прямо к Нелл. Я чувствую себя ничтожной грудой мусора, с которым никому не хочется возиться и даже рядом стоять противно. Все, наверное, думают, что это я виновата. И горькая правда в том, да, я. Иначе что бы нам тут делать.