Темное безумие (ЛП)

Я переключаю экран и открываю другой файл. Он датируется примерно тем временем, когда Грейсон, возможно, жил с ней.

— А поскольку вы были матерью, я бы позаботилась о том, чтобы ваш ребенок не пострадал. Полагаю, в этом можно винить врачей. О Грейсоне должен был кто-то позаботиться.

Краем глаза я вижу, как Бекки моргает.

Это первое движение, которое она сделала с тех пор, как я вошла в комнату. Я поворачиваюсь к ней лицом.

— Грейсон, — говорю я снова.

Моргание.

Как можно незаметнее, я оглядываю комнату и замечаю камеру в углу над дверью. В большинстве учреждений есть видео для наблюдения за пациентами, но не аудио. Я не уверена, что данный госпиталь следует этой политике, но прямо сейчас готова рискнуть.

Я подкатываю тележку ближе к Бекки. Она сжимает подлокотник, пальцы ее побелели.

— У тебя был сын, Бекки. Его звали Грейсон.

Еще пара неистовых морганий дали мне понять, что она слушает.

— У тебя была несчастная семья, не так ли? Сестра, которая перестала заботиться о тебе, когда перестало приходить пособие. Брат, который издевался над ними и торговал ими. Которому ты продала собственного сына… ради чего? Денег? Наркотиков? Или просто потому, что забота о Грейсоне стала невыносимой?

Ее рот дергается, все лицо странно искажается. Затем я слышу:

— Демон.

Это слово едва слышнее вздоха, но я его слышала. На всякий случай я еще раз повторяю его имя.

— Грейсон.

— Демон, — шепчет она, ее молочные глаза смотрят на меня.

Я киваю один раз. Ребекка Салливан в бреду считала собственного сына демоном.

— Что ты с ним сделала?

Но так же быстро, как появилась, Бекки ушла. Она невидяще уставилась мимо меня.

Я знаю достаточно, чтобы провести связь. Точно так же, как Грейсон работает, чтобы собрать паззл воедино, я могу видеть скошенные края деталей, которые ломают картинку, разрывая жизнь на части.

Я щелкаю по клавиатуре, чтобы выглядеть занятой для камеры. Не сводя глаз с экрана, я разговариваю с Бекки. Она все еще где-то там.

— Это все из-за болезни, Бекки? Или какой-то эгоистичной части тебя так нравилось мучить сына? Как я уже сказала, я лечила больных шизофренией, большинство из них никогда не прибегали к насилию. Иронично, учитывая, что я посвятила себя работе с уголовниками. Но это правда. С правильными лекарствами и планом лечения ты могла бы вести нормальную жизнь. — Я смотрю в ее сторону. — Если только у пациента нет склонности к насилию. Тогда употребление уличных наркотиков будет похоже на подливание масла в огонь. Безумие опустошает разум, неконтролируемое пламя сжигает и сжигает…

Губы подергиваются. Просто небольшая реакция, но она есть.

Я понижаю голос на более интимный тон.

— Однажды у меня был пациент, который считал, что у него под кожей живут насекомые. Он царапал плоть ногтями, пока руки не оказывались в крови. И вот на что это похоже, не так ли, Бекки? Все злые вещи, что ты видела и натворила, находятся в ловушке внутри тебя, они ползают внутри как насекомые. Извиваются под кожей, паучьи лапки щекочут изнутри… но ты не можешь до них добраться. Ты не можешь двинуться, чтобы даже попытаться.

Один из ее пальцев подпрыгивает. Ногти впиваются в подлокотник, и я улыбаюсь.

— Даже не знаю, что хуже, — говорю я. — Разрывать ногтями кожу до кровотечения или быть парализованным страхом. Ощущать каждый укус и не иметь возможности это остановить.

Я тянусь и так легко, как могу, провожу пальцами по ее руке. Она вздрагивает, и на мгновение мне кажется, что у нее на глаза навернутся слезы. Но она скрывает страх. Она заперта вместе с ним в глубокой могиле.

— Теперь, когда я знаю, чего он боится, — шепчу я ей, — я собираюсь его освободить.

Я встаю и закрываю все окна. Я ухожу от матери Грейсона и еще раз благодарю доктора Коллинза, выходя в мир полностью вооруженная. До отъезда мне предстоит еще одна остановка, и я следую указателям на домах, направляясь по адресу, который запомнила из медицинской карты Бекки.

Я могла бы поступить так, как предложил доктор Коллинз: я могла бы позвонить. Я могла бы выследить Бекки с помощью интернета, при необходимости могла нанять частного детектива. Я могла бы получить доступ к ее истории болезни. Я бы пришла к такому же выводу, находясь за много миль отсюда, не пересекая океан.

Но я прилетела сюда не поэтому.

Подъезжая к дому, я понимаю, что мне нужно видеть это собственными глазами. Я хочу взглянуть на дом, в котором Грейсон провел детство, и представить себе мальчика внутри — точно так же, как он касался прутьев в моем подвале, благоговейно поглаживая металл, дотягиваясь до меня сквозь время и пространство.

Дом старый — вероятно, он был старым, еще когда здесь жил Грейсон. Теперь он стоял заколоченный, проклятый. Заброшенный. Океанский бриз ласкает высокую траву перед домом, серая древесина потрескалась и пропиталась солью, годами выдерживая натиск моря. Этот небольшой извилистый участок побережья океана называется Норы.