Темное дело

И вдруг с этой самой минуты время понеслось вскачь с такой безумной скоростью, с таким отчаяньем, что все завертелось, закружилось в глазах опьяневшего Бориса Николаевича. Он уже не успевал фиксировать в своем одурманенном алкоголем мозгу всю логическую связь происходящего, да и не хотелось, честно говоря.

Обрывки, обрывки…

Вот их окружили двойники — с чего, почему, неужели это Шишкин-Гитлер крикнул, что здесь наливают задарма?! — все с бокалами, нахальные, улыбающиеся. Борису Николаевичу вдруг показалось, что у всех только одна цель — понравиться Антону Ильичу, этой истинной душе компании. Но почему?!..

Затем — провал.

А вот чем-то не угодил лже-Адольф, и его погнали со свистом и улюлюканьем. Впрочем, с ним такое случалось почти всегда! И помчался Шишкин-Гитлер как заяц, побежал, прикрывая портфелем свой тощий зад, потому что кто-то (так ведь это он, Борис Николаевич!) все пытался дотянуться и лягнуть хорошенько. Отбежал Шишкин-Гитлер, погрозил издали кулачком, но вдруг, позабыв про обидчиков, сам кинулся на какого-то плохо одетого молодого человека с пышной шевелюрой и круглыми бараньими глазами.

— Ты почему меня не снимаешь?! — завизжал Шишкин-Гитлер на весь зал, схватил изумленного молодого человека и затряс как куклу. — Сволочь ташкентская! Это ведь я тебя из грязи поднял! Я!! Я!!..

Молодой человек лишь покорно кивал, дергался в такт тряске, но не делал никаких попыток освободиться, от чего у его подруги все больше округлялись глаза. До тех пор, пока она вдруг не закатила молодому человеку пощечину…

И вновь — провал.

Антон Ильич уставился на полные коленки подружки Буша, подмигнул Борису Николаевичу и вновь перевел взгляд на коленки: нравятся, значит. Ильич, да если хочешь, да я тебе, как лучшему другу!.. И понесло вперед Бориса Николаевича с благородной целью — чтобы, значит, объяснить Вене, Венечке-Бушу, что захотелось Антону Ильичу, а раз ему захотелось, то как лучший друг он, Борис Николаевич, все сделает, все пройдет, все… Но не прошел Борис Николаевич, даже двух шагов не сделал, как предали его ноги, и едва он не упал. А тут… Но нет, не помнит. Провал.

Провалы, провалы…

И вдруг все стихло, все куда-то пропало, словно провалилось в преисподнюю. Тишина. Покой. Только какое-то неясное покачивание. Что это? Стоп! Разобраться. Понять.

— Тихо, тихо, — шепнул кто-то возле самого уха.

Тихонько так шепнул, но властно. Как человек, имеющий на то право. Кто это?

— Вы кто? — с трудом разлепил губы Борис Николаевич.

— Это неважно, — ответили ему откуда-то сверху, и только тут он понял, что лежит на полу, спиной вверх, без пиджака и почему-то вывернув правую руку.

Борис Николаевич сделал слабую попытку освободиться, принять нормальное положение — о, Господи, да какое же положение, на четвереньках, что ли?! — но ему не дали. И вновь — властно шепнули:

— Не двигаться.

Грабят, лениво подумал Борис Николаевич, ведь грабят, сволочи. Завели, наверное, в туалет, скрутили… Точно, туалет, вон писсуары… или нет, это не писсуары. Или писсуары? Никогда не видел писсуаров в таком неожиданном ракурсе. Интересно, а кто видел? Вниз головой, подпирая щекой давно немытый линолеум, рука вывернута и почти оголена…

Он хотел разозлиться, это, наверное, придало бы хоть какие-то силы, но понял, что не сможет. Все, сдох ты, Борис Николаевич, совсем сдох. Вышла из тебя силушка, как воздух из дырявого мяча. Все!

— Ох! — тяжело вздохнул Борис Николаевич.

— Тихо! — быстро сказал кто-то, а другой (знакомый голос, ведь точно знакомый голос!) добавил недовольно:

— Что же вы возитесь!

— Сейчас, сейчас… Никак найти не могу…

А может, и не грабят. Может быть, это «голубые»? Бориса Николаевича прошиб пот — но не холодный, а горячий, липкий и противный.

— За что? — тихо простонал он.

— Так надо, — ответили ему.

— Отпустите…

— Как же, — вновь раздался знакомый голос (кто же это?)

— Жди, Борис Николаевич, сейчас отпустим…

Смех. И снова какое-то непонятное шевеление, сопение, вздохи.

Ой, изнасилуют! Ей-богу, изнасилуют проклятые!..

И вдруг как обухом по темечку — вспомнил Борис Николаевич, где он слышал этот голос. Да ведь это…

— Ильич! — с трудом выдавил из себя Борис Николаевич.

Поняв, что его узнали, Антон Ильич засмеялся. Паскудно и мерзко, чувствуя полную безнаказанность.

— Узнал, — сообщил кому-то Антон Ильич. — Значит, и в самом деле очнулся… Эй! — Он грубо затормошил Бориса Николаевича. — Эй, приятель!

— Рука, — пожаловался Борис Николаевич.

— Болит?

— Больно…

— Потерпишь, — жестко сказал Антон Ильич. — Потерпит, ничего с ним не случится. Еще нас переживет, сволочь… Эй! — он вновь обратился к Борису Николаевичу. — Переживешь?

— Что? — не понял Борис Николаевич.

— Ничего. Проехали…

Борис Николаевич хотел сказать, что у него затекли ноги — кажется, на них кто-то сидел, кто-то очень тяжелый, — но не успел. Его перебили.

— Кончай возиться! — прикрикнул на сообщников Антон Ильич. — Развели тут… — он выругался, но как-то жалко, как-то совсем нестрашно.