Темное дело. Т. 1

– Шматрить, шматрить, пожалуста, какой больша кость шичась схватиль ворона.

В это время вошли половые, громко топая сапогами. Один нёс на маленьком подносе чайный прибор, а на другом бутылку цимлянского и два узеньких бокальчика. Другой обеими руками нёс большой поднос, покрытый чистым полотенцем. На этом подносе был разложен правильными кучками мармелад, вяземские пряники, карамели и сверх всего прямо бросались в глаза нарядные, большие французские конфеты в красивых золочёных бумажках и с яркими картинками.

У Ришки глаза потемнели, и ручка, лежавшая на столе, слегка задрожала.

XLIX

Не отрывая глаз от подноса, она быстро, как обезьянка, начала хватать самые нарядные конфеты и прятать их в карман, но я остановил её и отодвинул поднос.

– Послушайте, – сказал я. – Мы прежде выпьем за здоровье вашей прекрасной сестрицы Сары, а затем я велю завернуть вам все конфеты.

– Вше?! – вскричала она, широко раскрыв черные глаза, – вше?! что есть на подносе?

– Да! да! все.

– Ай! ай! Но ведь это дорого! Очень дорого. С ваш иждесь страшно сдерут. Лючьше вы купить мне на эти деньги в лавка, или у кондитера. Вы знаете Вейса, кондитера, вот на большой Вознесенской?

Я кивнул головой и налил два бокала. Я думал, что мне подпоить её не будет стоить особенного труда, но не успел я долить мой бокал, как она схватила свой, «хлопнула» его залпом и без церемонии подставила опять под бутылку пустой бокал.

Изумлённый этою неожиданностью (тогда я был ещё весьма неопытен) я ей налил ещё бокал, и с ним она распорядилась точно так же и снова подставила его.

Я посмотрел на неё с изумлением.

– В трактирах, знаете ли, подают вше такие маленькие покальчики (и она вся сморщилась), лючьше маленьким штаканчиком пить. А вы, каспадин, что же сами не пьете?

Я велел подать ещё бутылку цимлянскаго и маленькие «штаканчики».

У меня с двух бокалов начала кружиться голова. Я совсем забыл, что я совершенно натощак, что я вчера с вечера ничего не ел. А у неё только глаза стали масляные, и щеки разгорелись, но не тем синеватым румянцем, с которым она пришла в трактир с морозу.

– А вы бы, гашпадин, велели дать яичницу с лукэм. А то натощак не хорошо пить. В голове будет финкель-пикель.

И я велел дать яичницу с «лукэм».

L

Прошло часа полтора или два в каком-то чаду или угаре. Я был положительно пьян и убедился только в одном, что подпоить 12-летнюю девчонку хотя и можно было, но выпытать от неё что-нибудь было положительно невозможно.

Как только я заводил речь о Саре, она сейчас начинала бегать глазами, вертеться и шептать:

– Это не хороша история… не хороша, гашпадин! Дурна история! – И она крутила своей головой, с которой давно уже свалился платочек, и все чёрные, густые кудри растрепались во все стороны.

Когда я, наконец, пристал к ней, как говорится, с ножом к горлу, то она отделалась таким предложением:

– Вы, гашпадин, – прошептала она над моим ухом, – напишите маленькую такую zettelchen – записочку, а я передам её Саре, непременно передам. А вы мне за это сделаете маленький гешенк.

Я согласился даже, что это был самый удобный путь открыться в любви и попытать счастья. Помню даже предложению этому я весьма обрадовался, и не помню, как спросил ещё шампанского.

Впрочем, в это время сознание моё работало уже совсем плохо.

Словно во сне представлялось мне, что Рипика совсем не Ришка, а маленькая вакханочка, и что она сидит у меня на коленях, а половые поминутно заглядывают к нам и смеются.

Помню, что я кричал на них и бранился без церемонии. Помню, что и она бранилась с ними, плевалась и всё звала меня куда-то в заднюю комнату.

Помню и эту комнату, маленькую, грязную, полутемную, с двуспальной кроватью, на которой была целая гора подушек. Помню, что я добрался до этой кровати, что привела меня туда Ришка, и что она меня укладывала…

Помню ещё что-то, но до того невероятное, отвратительное, что я охотно принял бы это за пьяный бред или за тяжелый кошмар.

LI

Я проснулся уже вечером на той же самой кровати, проснулся в весьма растрепанном виде. Подушка с кровати валялась на полу, Ришка исчезла, а с ней вместе исчез и мой бумажник, в котором было слишком 600 рублей.

Положение было весьма скверное! Голова страшно кружилась, в глазах было зелено. Признаюсь, я даже подумал что может быть в вино было что-нибудь подмешано. Но это подозрение сейчас же исчезло. Я спросил в трактире, куда девался мой бумажник, но, разумеется, никто мне этого не сказал. и все показали на жидовку.

Буфетчик был весьма скандализован этой пропажей и горячо советовал мне сейчас же обратиться в полицию.

– Всякая жидовская мзгля будет здесь воровать, а на наше заведение охулка! – говорил он. – Помилуйте!

Но в полицию я, разумеется, не обратился. Одна мысль, что я встречусь опять с полицеймейстером после сегодняшнего пассажа в трактире, пугала меня, как пугает преступника сознание совершенного преступления.