Темное эхо

Похоже, от привычки записывать мысли трудно избавиться. Сейчас я это делаю не с помощью клавиатуры, а собственной рукой, да еще на страницах одного из переплетенных в сафьян томов, которые отец планировал использовать для ведения судового журнала. Аккумулятор моего ноутбука сел, а поскольку у нас больше нет электричества, я пишу эти строки при свете керосиновой лампы, пользуясь авторучкой отца. Даже шкипер «Андромеды» не смог бы превзойти меня в этот момент по части аскетичности и приверженности к традициям. Капитан Штрауб, однако, вряд ли бы мною гордился. Он передал мне предупреждение, которое я решил проигнорировать. Конечно, в ту минуту я уже не был под его командованием, но все равно мне бы следовало прислушаться. Узнав о моем нынешнем затруднительном положении, он был бы разочарован. И оказался бы совершенно прав, считая, что я сам в этом повинен.

Я сижу в своей каюте, за запертой дверью, и пишу, пристроившись за письменным столом. Отец лежит в беспамятстве на моей койке. Снаружи порой доносятся звуки, словно что-то ползает по коридору. По крайней мере, такое возникает впечатление. Слышится собачье рычание, иногда младенческое хныканье. Гораздо реже и поэтому всегда неожиданно и страшно звучат истерические вопли до смерти перепуганной женщины. Эти крики раздаются в отцовской каюте, которую, конечно же, правильнее назвать каютой Сполдинга. Часто звучит смех, но он всегда мрачный. Порой я различаю мольбу шепотом, которой отвечает тишина. И еще надо сказать про запах. Оттенков в нем больше, чем разнообразия в звуках. Иногда запах превращается в едкую вонь, иногда он становится гораздо тоньше, намекая на духи — цветочные и тяжелые, как «Арпеджио» или «Мицуко». Время от времени его сменяет аромат крепкого табака, а порой и рома. В отдельные минуты мне кажется, что я чувствую зловоние кордита, резкое и свежее, словно поблизости выстрелила гаубица. Часто появляется медянистый привкус только что пролитой крови. Кислые испарения страха. Но хуже всего непреодолимый запах смерти, который испускает труп самоубийцы по имени Габби Тенч, разлагающийся в тухлой жаре Гаванского залива.

Таковы воспоминания яхты, все эти разнообразные и случайно возникающие запахи и звуки, их сила и резкость только возрастают по мере нашего приближения к точке встречи с истинным хозяином судна. Гарри Сполдинга можно уподобить парадоксальному привидению, потому что мне почему-то кажется, что он вовсе и не призрак.

Помнится, Сузанна рассказывала, что еще в январе встретила привидение в Дублине. Ее визитер оказался безобидным. Подозреваю, что она видела его еще раз, однако меня в известность не поставила. При жизни ее потусторонний гость был порядочным волокитой. Сузанна в тот период усиленно разыскивала его следы, и, по-видимому, он счел этот факт достаточным основанием для того, чтобы посмотреть на нее повнимательней. Как бы то ни было, он не желал ей ничего плохого вне зависимости от того, заметит его Сузанна или нет. Да и вообще, мертвецы не вредят. Вот не верю я, что мертвец способен причинить физический вред живому человеку.

Ничего безобидного в Сполдинге не было. Никогда. Над этим вопросом я много размышлял после длительных и безуспешных попыток отправить свое изложение событий монсеньору Делоне, пока отец упорно пьянел все больше, а яхта покачивалась под моими ногами, продолжая следовать своему непреклонному курсу. Сполдинг применил оккультные знания, чтобы не дать смерти подступиться к нему во время войны. Он организовывал варварские и богохульные ритуалы, гарантировавшие его выживание. Устраивал — вновь и вновь — человеческие жертвоприношения. Я подозревал, что та женщина, которая якобы покинула Сполдинга сразу после швартовки в Римини, на самом деле была первой его жертвой в мирное время. А Тенч и братья Уолтроу? Ведь то же самое, похоже, случилось и с ними. Очередное жертвоприношение состоялось недавно. Погиб мужчина, который истек кровью из-за невероятного несчастного случая на верфи Фрэнка Хадли. И еще мне кажется, что в утраченном судовом журнале «Темного эха» можно было найти документальные свидетельства о значительно большем числе смертей, которые произошли на борту яхты за те годы и десятилетия, что разделяли Габби Тенча и злосчастного рабочего. Однако сам Сполдинг покончил с собой в 1929 году. Спрашивается, с какой стати давно скончавшийся человек до сих пор вынужден оплачивать дьяволу цену бессмертия? Бессмыслица. Он не должен этого делать. И какой отсюда вывод? Моя собственная логика заставляла прийти к умозаключению о том, что Сполдинг на самом деле никогда и не умирал.