Темное эхо

Из его каюты доносились голоса. Я знал, что отец сидит там в одиночестве, хотя упражнялся, надо полагать, в художественной декламации на разные лады. Я постоял у двери, прислушиваясь. Вроде какие-то клочки произведений имажинистов и вортуистов. Что-то из Уиндема Льюиса, фрагменты из Т. С. Элиота и, как мне показалось, Э. Э. Каммингса. А также кусочек рассказа Форда Мэдокса Форда. Что интересно, во всем этом наблюдался общий стержень: одно и то же десятилетие, к тому же авторы принадлежали к числу проживавших в Париже экспатриантов. Тут отец принялся цитировать Хемингуэя, точнее говоря, тот отрывок, который начинается словами: «Осенью война все еще продолжалась, но для нас она была кончена».

Я знал, откуда это: из рассказа «В чужой стране». Очень знакомая строка, потому что отец много раз повторял, что этот параграф — самый замечательный образчик прозы на английском языке, написанный в двадцатом веке. И я не взялся бы с ним спорить. Впечатление яркое, оттенено меланхолической каденцией; действительно, очень красиво. Но отец, укрывшись за дверью, повторял это предложение вновь и вновь, как мантру. И, подобно мантре, слова от непрерывного повторения потеряли свой смысл, превратились в абстрактное, непоследовательное нагромождение звуков.

«Осенью война все еще продолжалась, но для нас она была кончена».

И тут из каюты раздался смех — сардонический, чуть ли не ликующий. К тому же прозвучал он на ехидной и высокой ноте, которая ничуть не напоминала хрипловатое рычание отца. Я сразу подумал, что за дверью находится Гарри Сполдинг, обменивается шутками с моим родителем, с видом знатока копается в его оружейном шкафчике…, а в черепе виднеется пулевая дырка, из которой до сих пор сочится кровь.

Я чуть было не дал самому себе пощечину. Ведь дела-то у отца, похоже, совсем плохи. Попахивает сумасшествием. Если я пойду по его стопам, нам обоим конец. Меня охватил большой страх от звуков, доносившихся из каюты, от этого вороха бессмыслицы, чье происхождение, однако, свидетельствовало о наличии некой безумной логики. В мыслях отец находился в 20-х годах. В десятилетии Линдберга, Демпси, Карпентьера, Бриктоп и Аль Капоне.

Ну и Гарри Сполдинга, разумеется. О котором Сузанна говорила, что он дьявол во плоти.

Если я сейчас поддамся панике, то отца спасти не смогу. И мы оба погибнем. Палуба под ногами подрагивала теперь сильнее, словно яхта набирала скорость и импульс. Я на цыпочках двинулся в сторону камбуза. Пищу придется искать самостоятельно. Надо поесть, или я свалюсь. Хотя сейчас, разумеется, аппетит напрочь пропал.

— Мартин? — Я не ответил. — Мартин? Отчего ты не заглядываешь в наш маленький салон? У нас тут вечер культурных реминисценций. — Вновь смех, на сей раз приглушенный, будто кто-то силился сдержать веселье, прикрывая рот ладонью. — Очень душевная беседа, никаких формальностей. Иди, будешь дорогим гостем.

Так вот, значит, как ведут себя сумасшедшие… Получается, я в самом деле нахожусь посреди океана в компании с безумцем? Да еще на борту непокорной и своевольной яхты? Добравшись до камбуза, я заметил, что всхлипываю. Слезы капали на поверхности, с которых не успел сойти глянец выставочного зала. В море мы провели менее недели и успели оказаться жертвами катастрофы. Ситуация была безнадежна. Но плакал я вовсе не от ужаса или жалости к собственной персоне. Это была скорбь по отцу, коль скоро я верил, что уступил его тенетам безумия.

В тумане, присев возле штурвала, я съел миску куриного супа с чечевицей, заедая куском размороженного в микроволновке хлеба. Обед увенчался порядочной порцией рома. Этот ром я пронес на борт в качестве своеобразной иронической шутки, направленной в пику морским традициям. Но я очень нуждался в выпивке, и в животе сразу потеплело; накатило чувство уюта, пока «Темное эхо» продолжала ровное и невозмутимое движение, следуя своему собственному курсу. Наверное, спиртное придало мне смелость. Стало ясно, что — хочешь не хочешь — придется в открытую противостоять отцу. В его каюте имелось оружие. В нынешнем иррациональном состоянии он был угрозой для самого себя и подвергал опасности нас обоих. Пожалуй, я буду вынужден его связать. Вот именно. Связать, а затем пошвырять оружие за борт. Потому что закрывать глаза на это нельзя. Речь шла о радикальной перемене наших ролей, однако я обязан это сделать во имя сыновней заботы. К тому же имелся и сугубо практический, причем настоятельный императив такого сценария развития событий. Если мне удастся вывести отца из текущего бредового состояния, то он сможет помочь в управлении судном. Его мореходные навыки не уступали моим, и даже более того. Может, он и впрямь преднамеренно испортил авторулевого, а может, и нет. Как бы то ни было, острота ситуации и спиртные пары в голове сказали мне, что надо действовать решительно.

Я постучался.

— Прошу.