Темное искушение

Сердце покинуло тело, затрепыхавшись где-то в отдалении, тогда как по щекам текли слезы. Отрицание впилось когтями в холодную кожу.

– Ты сделаешь это для меня, Мила. Не дай мне умереть, не зная, что с тобой будет.

Я не собиралась выходить замуж за Картера. Даже если стану нищей и буду жить на улице. Я бы никогда не обрекла себя на жизнь, в которой буду чувствовать себя потерянной. Но у меня также не было духу отказать в последнем желании папы. Даже если это будет ложь.

– Ладно, – тихо сказала я. – Я выйду за него.

Ронан вцепился в изголовье кровати, и я услышала треск.

Папа выдохнул.

– Я рад, ангел. А теперь мне пора.

– Подожди, – выпалила я. Мне не требовалось разрешения, чтобы задать этот вопрос. Он рвался из меня как извержение вулкана. – Женщина, которую ты убил в ту ночь, была моей матерью?

Мне не нужно было уточнять, что я говорила о блондинке, лежавшей в луже крови на полу библиотеки. Он знал, о ком я, судя по тягучему молчанию, повисшему на другом конце линии, но у него не было возможности ответить.

Ронан выхватил у меня телефон и завершил звонок.

Оцепенев, я сидела, чувствуя, как по венам растекается лед. Потому что я знала правду, я знала, что папа убил маму. Я знала, что это ее кровь запятнала мягкую игрушку и детские воспоминания.

И Ронан тоже это знал.

Глава сорок шестая

induratize (глаг.) – ожесточать свое сердце против любви

Мила

– Как ты узнал? – спросила я отошедшего от меня Ронана, его спина была каменной как гранит. Он знал, что я спрашиваю о матери и о том, как отец убил ее практически у меня на глазах.

– Ничего я не знаю, – вот и все, что он сказал, прежде чем выйти в ванную и захлопнуть за собой дверь.

Я уставилась ему вслед и поняла, что он не хочет, чтобы я знала правду. Он пытался защитить мое представление об отце. Он знал, что значит для меня папа, и хотя у меня не было сомнений в том, что Ронан свершит месть, он все же не хотел разрушать мое представление об отце.

Папа убил маму.

Бессердечно застрелил ее в том же доме, где была я.

Острая боль в груди искала выхода. Было трудно понять, как отец, которого я знала и любила, мог сделать это… хотя, в глубине души я всегда знала. Это знание окутало все, что, как мне казалось, я поняла. Мысль об этом вызвала резкую пульсацию в голове. Я не могла осмыслить это сейчас и потому задвинула на задний план.

На первый план вышло то, что пытался сделать для меня Ронан. Он не мог вести себя так, будто ему было все равно, теперь, когда я любила все его оттенки черного. Он не мог отбросить так много серого, когда я изо всех сил пыталась сдержать сердце в груди.

Он не мог поступить со мной так.

Он мог использовать, сдерживать и мучить меня… но не мог вести себя так, будто ему плевать. Не сейчас. Не тогда, когда мультяшные сердечки грозили обрушиться на меня кирпичным дождем.

С жжением в груди я встала на ноги и ворвалась в ванную, распахнув дверь настежь. Опустив голову, Ронан стоял под душем, вода красными струйками стекала по его обнаженному телу.

– Я знаю, ты пытаешься защитить мои чувства, – рявкнула я. – И мне кажется это отвратительным.

Он медленно поднял на меня темный взгляд. Теперь я имела дело с Дьяволом. Отлично. Он крепко держался за свою серость – так же, как и за свою реакцию, когда не хотел отвечать. По выражению его лица я поняла, что он не хочет меня видеть, поэтому продолжила.

– Ты худший похититель, которого я когда-либо встречала.

Его глаза вспыхнули, прежде чем он отвернулся, чтобы продолжить смывать с груди кровь священника.

– Это говорит девушка, дурно отзывающаяся обо всех пленниках. Распространяет по моему дому солнечный свет и извиняется на каждом шагу. Давай не будем забывать, как ты пришла в комнату к своему похитителю и умоляла его трахнуть тебя. По крайней мере ты неординарна.

Жар обжег мою спину.

– Это называется «стокгольмский синдром». А у тебя какие оправдания? Гангстерское расстройство порядочности?

Он стиснул зубы, обратив ко мне прищур.

– Стокгольмский синдром стал причиной, по которой ты забыла, что помолвлена?

– Технически я не помолвлена. И нельзя сказать, что эта помолвка возникла естественным образом.

Его глаза были темными озерами.

– Технически это значит, пока нет.

Это я должна была злиться, как так вышло, что злится он? За что? Я сомневалась, что его благородная совесть осудила его за то, что он переспал с почти обрученной женщиной. Мысль о том, что он не стал бы спать со мной из чистого уважения – если бы только знал – была комичной, но мне не было весело.

Я отдала этому мужчине девственность и множество других первых разов. Разве он не понимал, что будет преследовать меня вечно? Очевидно, этого ему было недостаточно. Он должен был контролировать меня издалека, гарантировав, что я никогда не забуду его и не найду замену, пока он будет жить с кем-то вроде Нади. От этой мысли стало тошно.

Ронан в конце концов забудет меня. И это ощущалось как самое большое предательство, опалившее самое ядро моего сердца. Уязвленная гордость заставила меня бросить: