Темное пламя. Дети Проклятия

Забегавшегося и задерганного офицера можно понять, однако я чувствую, как внимание Бранна медленно и верно ускользает от разговора. Перед глазами его переносица Мэя, а в голове нет и следа благих увещеваний, лишь свист ветра и новые, еще не прорисованные, еще не разрушенные схемы. Какие-то незначащие слова обтекают Бранна. Кажется, он решил использовать время во благо, то есть по-неблагому отключиться. Я уверен, он это неосознанно, просто услышал занудную, много раз исполненную еще в Золотом городе мелодию, что, где и как Ворона сделала неправильно без особого объяснения причин.

Ой-ой! Если Мэй заметит, Бранну как минимум придется вернуться к Вогану за новым подносом, офицер и без того едва держит себя в руках! Ну-ка, а если щелкнуть челюстями возле острого ушка?

Бранн отмирает, схемы снова сносит, они дорисовываются каким-то фоновым шумом, пока Ворона лихорадочно осознает, что было пропущено.

— …и после всего этого я нахожу тебя тут! Только тут! Вечером! В конце дня! Хотя должен был сопровождать повсюду! — ноздри яростно раздуваются, офицер поджимает губы опять.

Уверен, его подчиненные боятся подобного вида.

Бранн любопытно наблюдает.

Мэй обреченно загибает третий палец. Бранн заинтересованно смотрит за его манипуляциями, не очень-то понимая, что они значат, но стараясь вникнуть ради собеседника.

— Три! — мученически говорит Мэй.

— Три, — покорно соглашается Бранн, глядя на загнутые пальцы. Что именно они подчеркивают и доказывают, остается для неблагого загадкой.

— Это конец, — тон у Мэя весьма трагический, всё лицо выражает скорбь и муку.

— Нет-нет, до конца еще два… — Бранн в непонимании вскидывается, приподнимает поднос, вытягивая указательные пальцы в сторону руки благого.

Неблагому не нравится тон, он пытается Мэя утешить. Ну, на свой лад.

На что Мэй вздыхает невероятно надрывно, будто успевая произнести часть какого-то слова, начинающегося с «не», а потом резко себя обрывая. Неразборчивое кряхтение и кашель, переходящий в стон, стоит офицеру встретиться глазами с озабоченным теперь уже Мэевым самочувствием неблагим.

Офицер закрывает лицо руками, вздыхает, медленно выдыхает, отнимает руки от лица, упирает одну руку в поясницу, с трудом отводя её от эфеса меча, пальцы впиваются в ремень до побеления суставов:

— Я трижды! Трижды терял тебя за сегодняшний день! — указательный палец обличительно показывает в грудь Бранна. — По старым традициям, за подобное королевский волк должен был броситься на меч, как не выполнивший высочайший приказ!

Ворона аж вскидывает голову, ветер просто воет в его голове, пытаясь переуложить картину мира с учетом новых обстоятельств. Я вижу, как возникает новый пункт на изучение — ознакомиться с порядками Дома Волка по самым новым сводам, найти упоминания о писаных и неписанных законах благих, выяснить, что из сказанного Деем означало особенный высочайший приказ, как сделать так, чтобы Мэй не только не бросился на меч, но чтобы его не казнили…

То, что офицер Гволкхмэй должен ходить за ним хвостом, никак не укладывается в неблагой голове.

Да, я тоже виноват, Бранн. Мне тоже не пришло в голову, что офицер Мэй так о тебе обеспокоится. И что хождение по Черному замку может быть так для тебя опасно. Но Бранн не слышит.

И оттого, насколько серьезно Бранн относится к казням, обращаясь к ним в памяти, я понимаю: Неблагой двор почитает свободу, но жестоко карает тех, кто смеет попирать её законы. В воспоминаниях Вороны рисуется целая череда казней, обыденных, совершенных стражниками на месте — и поэтому более страшных.

— Нет, не надо на меч, — очень серьезно просит Бранн, в волнении подаваясь вперед и слегка тесня растерявшегося Мэя.

Впрочем, как бы то ни было, а наш Мэй — боевой офицер. Его гарнизон, когда волк служил на границе с фоморами, был одним из лучших, и хотя терпел иногда поражения, чаще возвращался с победой, не раз благой волк вырывался из окружения и выводил своих солдат. Так что неудивительно, что и тут он быстро берет себя в руки.

И Мэю окончательно надоело чувствовать себя глупо.

Офицер Мэй вырывает из рук Бранна поднос, словно меч, и ставит его на ближайший столик, словно решив-таки вытрясти из Бранна душу.

В выдержке служивому волку, однако, тоже не откажешь, он скалится, пытаясь вернуться в русло шутки:

— Ну вот и как тебя понять, неблагой! На меч не надо, чтобы ты без ножа зарезал?! — чувства тут звучат, впрочем, самые настоящие.

— Я? — оглядывается Бранн, хмурится в непонимании, про Мэя и не думает. — Кого?

Меж тем, мне блазнится некая подозрительность в его тоне: Бранн волнуется о пропаже друидов.

— Что, сегодня никого?.. — показательно удивляется Мэй, всплескивает руками, закатывает глаза, всем видом выражая мысль, что день для неблагого благого может считаться зряшным.

И вот в его позерстве я отчетливо чувствую опаску. Офицер Мэй испытывает изрядное облегчение оттого, что неподражаемая Ворона никого по пути не извела.

— Я только… — опасливо поглядывает по сторонам наш неблагой, вспоминая краткое, но насыщенное приключение с друидами. Вздыхает печально.