Темное прошлое прекрасного принца

Алена нырнула в темное нутро машины и плюхнулась на сиденье. Она мучительно ломала голову над тем, как уговорить Олега зайти к ней в гости. Кофе, что ли, ему предложить? Так кофе они уже сегодня пили, и много. Вареньем вкусным приманить? Это уже пошлятина из области анекдотов про поручика Ржевского. Попросить лампочку вкрутить? Можно, но причина слишком смехотворна для того, чтобы звать мужчину домой в три часа ночи. Тем более – какие ночью лампочки? Ночью надо спать. В темноте. Как Ксения Дюк и Игорь Пуканцев. Пожаловаться на то, что в туалете плохо смывает бачок? Можно, но неромантично как-то…

– Ты веришь в Бога? – задал ей Олег совершенно неожиданный вопрос.

Они ехали по проспекту. Светофоры не работали, ритмично мигали желтые фонари. Дорога была пустой. В отсутствие машин проспект выглядел очень странно, днем он был заполнен автомобилями, и начинало казаться, что это его нормальное состояние. Гулкая пустота создавала ощущение нереальности, даже какой-то фантастичности, как будто это и не Ленинградский проспект был, а какие-то картонные декорации. Вопрос о Боге начинал казаться не только уместным, но даже каким-то необходимым.

– Ну, – сказала Алена, – в общем, да.

– Но не всей душой.

– А как это определить?

– Очень просто, – улыбнулся Олег, – если ты готова положиться на Бога, то ты в него веришь всей душой.

– Ты сектант? – испугалась Алена.

– Нет, – сказал он, – я просто пытаюсь завязать нетривиальный разговор.

– А, – кивнула Алена, – я верю, но положиться не могу. То есть я так верю, абстрактно.

– Я тоже. А жаль.

– Жаль, – согласилась она, – но есть же притча про горчичное зернышко. Может, для нас, маленьких людей с нашими крохотными страстишками, как раз такой веры и достаточно. Тем более что никогда не знаешь, насколько глубоко веришь на самом деле. Вера в Бога – она генетически заложена в человека. В Бога и в чудо.

– Ты веришь в чудо?

– Конечно!

– И много у тебя случалось в жизни чудес?

– Каждый день, представь себе, случаются. А сегодня случилось целых три. Во-первых, ко мне внезапно нагрянул мой сосед. – Тут Алена кокетливо улыбнулась и стрельнула глазками. – Во-вторых, Игорь Пуканцев помирился с Ксенией Дюк и, похоже, даже слился с ней в экстазе.

– Сливается. Прямо сейчас, – с удовольствием подсказал Олег. – Ну, а третье чудо?

– А третье чудо, – торжественно сказала Ватрушкина, глядя вперед, – заключается в том, что мимо нас только что проехала машина, хозяйку которой я знаю! И направляется она именно туда, откуда едем мы!

Петр Петрович искал недолго. Портмоне лежало прямо на полочке в прихожей, рядом стоял пузырек с валерьянкой.

– Ага. Вася, как заботливая мама, поила Полину успокоительным и забыла документы, – довольно хрюкнул Сусанин, взял портмоне и понес его на кухню. Ему хотелось изучить содержимое в спокойной, приятной обстановке, сидя за столом, как будто он на рабочем месте. Ах, сколько раз Петр Петрович разглядывал документы задержанных, наблюдая за их реакцией! Сколько раз он листал чужие записные книжки, краем глаза глядя на преступников, которые при этом напрягались, краснели, покрывались потом и начинали тяжело и нервно дышать.

Петр Петрович так и называл их: «Преступники». Ну, или для разнообразия – «бандиты». О том, что такие определения может выносить только суд, Сусанин знал, но вся эта канитель с судом казалась ему явным анахронизмом. Что, разве он не может определить, виновен человек или нет? Да запросто! С одного взгляда, а уж взгляд-то у него наметанный. А потом… Потом понятно – вывести в чистое поле, поставить к стенке и пустить пулю в лоб, очищая тем самым общество от вредных элементов.

Впрочем, непосредственное начальство Петра Петровича в лице майора Дениса Чабрецова не поддерживало его, считая возмутительно жестоким, отвратительно бесчеловечным и вообще маньяком, страдающим манией величия. В общем, Сусанина уволили. А за что? За то, что он изо всех сил боролся за справедливость?

Петр Петрович взял в руки портмоне. Тяжеленькое, пухленькое, гладкое, из коричневой кожи. Как ни странно, но жену свою Сусанин по-своему любил. У него вообще в сознании было очень четкое разделение на своих и чужих. К своим относились родственники да еще Лиза Гондураскина, к которой Петр периодически наведывался. Остальные были чужими, а чужие в сознании Сусанина вообще не были людьми. Он искренне не понимал, чем человек отличается, например, от шкафа. Или холодильника. Или дерева. Люди для него были мебелью, и ему никогда, ни разу в жизни не приходила в голову простая и очевидная для каждого разумного существа мысль, что другой – для себя тоже «я». «Я» – это был только он сам. Король-солнце, центр мира. Даже любовь к близким была у него механистичной и была сходна с привязанностью к заводным плюшевым игрушкам.

Олег вопросительно поглядел на Ватрушкину.

– Знакомая машина? Ты имеешь в виду белую «Лачетти»? Да, я ее заметил, – сказал он.

– Она не белая, это перламутровый металлик, – поправила его Алена.

– Ты уверена? Мало ли в Москве «Лачетти»?

– С такими номерами? Мало.