Казарма оказалась пуста, постели были разобраны, кое-где белье валялось прямо на полу, как его оставили ребята, когда включилась сирена. Я бросил рюкзак на пустую койку и начал рыться в нем, ища сигареты. Во рту аж выступила слюна.
Я вдруг подумал, не слышит ли меня еще Кэм. Почувствую ли, когда Кай-Рен все исправит? Интересно, Кэм просто выскользнет из меня, или расставание будет острым и болезненным, как ампутация в полевых условиях?
Я закрыл глаза.
Я ничего не ощущал. Никакой голос в голове мне не ответил. Ничего, кроме жалящего отчаяния, да и какая разница? Я знал, что все это ненадолго.
Потушив сигарету о пол, я прикурил еще одну. Глядя на завитки дыма, я старался не обращать внимания на саднящее горло. Я решил курить, пока они не кончатся. Несмотря на успокоительное, спать не хотелось.
Не знаю, чего хотелось.
Но мне не нравилось быть одному.
Я вспомнил парня, которого видел как-то в медотсеке — он перерезал себе горло. К тому времени когда его доставили, он уже был мертв, а тот парень, который пытался его спасти — какой-то новенький весь в крови — просто стоял, трясся и повторял:
Мне было жаль новенького, но не парня, который покончил с собой. Ему я завидовал. Никогда не верил в поговорку «пока дышу — надеюсь», пока дышу — несу ответственность, разве нет? А мне нужно было дождаться, когда все закончится. Я не мог бросить Люси. Она слишком зависит от меня.
— Я выдержу, — прошептал я себе. — Выдержу.
— Эй, Гаррет!
Твою мать. Я знал этот голос. Развернувшись на койке, я увидел в дверях Уэйда. С двумя корешами-уродами. Похоже, я в меньшинстве.
— Твой дружок-педик Раштон натравил на нас Безликих.
Мое сердце заколотилось. А его? Он все еще со мной?
Мечты, мечты.
— Ты не знаешь, о чем болтаешь, Уэйд.
— Я знаю, что ты пидор, — ухмыльнулся он, но его страх все равно был очевиден. — По-моему,
Я попытался не выдать, что испуган. Не выгорело.
— Отвали.
Ладони вспотели, и я вытер их о брезент кушетки.
— Подойди и повтори это мне в лицо. — Он усмехнулся.
Черт, деваться было некуда.
Я встал на ноги, бросил сигарету на пол и раздавил носком ботинка, тщась изобразить равнодушие.
— Какого хрена тебе надо, Уэйд?
Да, не стоило задавать такой вопрос уроду-садисту вроде него.
Его дружки притиснули меня к стене, прежде чем я успел пройти мимо. Проще простого.
А потом набросились на меня.
Как же трудно связно мыслить, когда Уэйд пытается заставить меня захлебнуться собственной блевотиной. Первый удар пришелся по носу. Второй сломал ребра. А после я как-то потерял счет.
Живот, лицо, яйца.
Три места, который я пытался, скорчившись, прикрыть, но эти ублюдки работали по схеме.
Я лежал на полу и, каждый раз когда я сворачивался, один из них пинал меня куда-нибудь так, что я снова выпрямлялся. Они, конечно, были не столь скрупулезны, как капитан Луткас, игравший с болевым рефлексом, но, уверен, если бы они захотели, будущее в разведке было бы им обеспечено.
Кто бы мог подумать, что я потеряю Кэма и услышу голос Безликого прямо у себя в голове, и это все равно окажется не самым худшим событием за сегодня? Да, редко у кого день может быть настолько отстойным.
Где-то после шестого удара мои нахальство и язвительность вылетели в трубу, оставив только боль.
Боже, это не просто избиение.
Один из них со смехом сел на корточки и вытянул мою руку — у меня не было сил вырваться. Захлебываясь кровью из носа, а, может, из пробитого легкого — кто знает? — я не мог высвободиться, даже когда один из гогочущих дружков Уэйда с разбега прыгнул на мое предплечье.
Я услышал треск локтевой кости, и в мозгу осталась лишь одна мысль — в следующий раз это будет моя голова.
Эти ублюдки в самом деле убьют меня.
Я бросил школу, когда мне было двенадцать, чтобы присматривать за Люси.
Школа в Копе была не государственной. Она принадлежала церкви. Не знаю какой, но там говорили, что Безликие — Божья кара за грехи человечества.
Учителя повторяли, что нас будут судить.
И я верил в это.
Судить и осуждать.
Интересно, тот, кто станет судить меня, будет похож на отца?
Прости, папа. Мне очень жаль.
У Люси были такие же серые, как у отца, глаза. Боже, сейчас я видел в них себя.
Я услышал смех.
— Валяй, реви, мелкий педик!
Если я и плакал, то не о себе.
А может, и о себе. О папе, Люси и о себе. О нас троих и о том, как нам не повезло родиться в Копе, ведь жизнь ни разу не давала нам передышки. О том, что мы никогда не просили много, но никогда не получали и малого. О холодной черной вселенной, которая развела нас.
Обо всем.