Темное солнце

Нура произнесла золотые слова. Терпимость жителей Нила была не только достоинством, но и недостатком: снисходя к отклонениям других, они поощряли и поблажки к себе. Если на изъяны и увечья – которые в более поздних культурах не приветствовались – здесь водружался ореол избранности, то лишь потому, что обычные отклонения получали от этого выгоду. Отказ жестко провести черту между добром и злом, правдой и ложью давал каждому свободу.

И Узер все так же пылко лелеял свою сестру Изэ. А ее огорчало отсутствие потомства, и она прикладывала массу усилий, чтобы забеременеть.

Тем временем все вокруг нас блекло и старело, медленно, но верно. Даже боги и богини. Говорили, что бог солнца Ра страдает от шума в ушах и забывает слова. Последним летом разлив Нила был недостаточно обильным, и люди жаловались, что Хапи ослаб и выплеснул из своего ложа меньше кувшинов воды для орошения полей. Гениальный художник Экай умер, а убеленный сединой карлик Меми под гнетом лет совсем съежился и из последних сил продолжал разрабатывать знаки.

Мы с Нурой – вернее, мы с Изэ – уже готовились увидеть закат одного поколения и восход нового, когда на пустынных пределах появились чужеземцы и нарушили покой нашего сообщества.

Один из них выделялся. Его звали Сет. Говорили, что он связан с божествами ветров, бурь и смертельной засухи. Этот господин властвовал над племенами, которые бороздили бесплодные земли.

Прибрежные жители упоминали о нем со страхом, как оседлые говорят о кочевниках, а жители оазисов – о пришельцах из пустыни. Пожив среди еврейских пастухов, перегонявших скот с одного пастбища на другое, к кочевникам я относился с приязнью. Да и разве не произошли все мы от охотников и собирателей? Я принадлежал к одной из первых общин, перешедшей от скитаний к оседлости, и не забывал, что мои предки неугомонно рыскали по лесам и своим существованием я обязан их легким ногам, а не только возведенным стенам. И вот я принял посланцев Сета – обувка добротная, одежка плотного льна да шерсти, башка умотана платком, кожа копченая и обветренная, веки сощурены привычкой к слепящему свету.

Я выставил им угощение, и в ходе застолья они уверяли меня в своих мирных намерениях: они хотят передохнуть, утолить жажду и выменять кой-какие вещицы на овощи и фрукты. Нура их очаровала, а я наслаждался, что она в центре внимания, и не придавал этому особого значения.

Их племя задержалось на наших плодородных просторах. Моих сограждан это обеспокоило, Нуру тоже. Гостившие у меня посланцы Сета изо дня в день оттягивали свой отход – то дети устали, то заболела чья-то мать, то старик при смерти, то скотину пробрал страшный понос.

– Я приглашаю вашего правителя разделить со мной трапезу, когда он пожелает, – сказал я им на прощание.

– Мы передадим ему, – обещали они.

Но все затихло.

По слухам, показывался Сет крайне редко, и это добровольное затворничество служило неиссякающим источником его огромной власти – мы больше почитаем неизвестное, чем известное.

Как-то утром от Сета примчался гонец и возвестил, что его хозяин приглашает меня на завтрашнее пиршество. И уточнил, что зовут только мужчин, без жен. Мне это не понравилось. Но я согласился.

Может, боги посылали мне на рассвете весть, когда я обнимал Нуру перед расставанием? Я чуял, что вокруг меня сплеталась сеть. Тревожило ли похожее предчувствие Нуру? Вспоминаю, что у наших поцелуев был привкус горечи, мне не хотелось размыкать объятия, я прижимал к себе ее хрупкое тело и упивался его запахом.

Я с трудом заставил себя уйти. Не пройдя и сотни шагов, я обернулся. Нура по-прежнему стояла у дома. Все сияло, небо – ясной голубизной, воды – фисташковой зеленью; вдали подымалась песенка колодезного журавля, эта мелодия из трех нот сопровождала и стирку белья, но ее перекрывало многоголосое пение птиц, возглашавших чистую радость бытия.

Нура на прощание махнула мне рукой, я ей ответил; углубляясь в пальмовую рощу, я обрывал связующую нас нить. Была ли моя тоска предчувствием ожидавших нас трагических событий? Не скоро я увижусь с Нурой, думалось мне.

Выйдя из деревни, я брел по полупустынной местности, там и сям еще попадались пучки травы, поросшие мхом скалы, потом я продирался сквозь пыльный колючий кустарник и наконец заметил условленную сикомору.

В этом крошечном оазисе – один источник, одно дерево и кусты – я увидел добрую сотню собравшихся мужчин. Дальше цеплялись за землю шатры, вокруг них топтались ослы, тут же резвились смешливые и тоненькие юные девицы.

Люди Сета подошли ко мне, сдержанно поприветствовали, подвели к гигантской сикоморе, где уже вовсю шла пирушка. На коврах и козьих шкурах красовались серебряные блюда, на них высились груды фиников, лепешек и копченого мяса. Мужчина средних лет пригласил меня сесть, и мы стали обмениваться любезностями. Я рассчитывал на встречу с Сетом, но мой любезный дородный собеседник пояснил, что он его сегодня заменит, поскольку его господину пришлось накануне вечером отбыть по неотложному делу; позже он непременно к нам присоединится.