Темное солнце

– Слушай, юноша, – заговорил он, волнуясь. – Сколько ты хочешь за этот нож? Я богат, я хорошо за него заплачу.

– Нисколько, – сказала Мадленка, недоуменно пожимая плечами. – Он не продается.

– Десять золотых флоринов! – крикнул пан. – А? Мадленка поглядела на него укоризненно.

– Говорят тебе, пан, не продается.

– Двадцать флоринов! Тридцать! Хорошо, пятьдесят. Пятьдесят, и кончено. По рукам, да?

Длиннолицый прямо трясся от возбуждения. Мадленке даже стало жаль его.

– Эк тебя лихоманка-то схватила, – сказала она, прицокнув языком. – Да на что тебе этот нож? Я им, слава богу, никого резать не собираюсь.

– Двух моих братьев, – зашептал шляхтич, окончательно потерявший голову, – двух братьев моих окаянный Мейссен этим кинжалом порешил. Как они сошлись с ним в битве, так и разошлись. У них, у братьев моих, мечи были, а у Мейссена меч сломался. Так что ты думаешь – он мизерикордию с боку хвать и на них кинулся. Убил, обоих убил, и броня не помогла. Зверь он, а не человек, и сердце у него было звериное, а я этот ножик хочу перед глазами всегда иметь, чтобы помнить, что и на него нашлась божественная управа. Слава богу, слава святым, он умер. Да будет благословен тот, кто поразил этого треклятого рыцаря!

Шляхтич закрыл лицо руками и разрыдался. Мадленке стало неловко. Она подняла голову и увидела Августа.

– Это я, – молвил он спокойно.

– Что? – живо спросил епископ, оборачиваясь к нему. – Что ты сказал?

– Это я убил его, – повторил Август. – Я сделал это.

Глава двенадцатая, в которой появляется невиданный зверек

Все заговорили разом, и, как всегда бывает в подобных случаях, возникла полная неразбериха. Епископ Флориан издавал бессвязные восклицания; князь требовал объяснений; восторг, недоумение, изумление выражались в речах шляхтичей, а тот, что торговал только что у Мадленки мизерикордию, в порыве благодарности бросился перед юным воителем на колени и стал целовать его руки, орошая их слезами.

Август стоял с горделиво вскинутой головой и плотно сжатыми губами; рук у ошалевшего шляхтича, невнятно клявшегося в своей вечной преданности, не отнимал, и вообще всем своим видом словно бросал вызов присутствующим, в том числе и Мадленке. Она жадно впилась взором в его лицо, но ничего, кроме упоения собственной удалью, на нем не видела. Даже если Август и впрямь напал на крестоносцев из засады, как утверждал рыцарь с солнцем на доспехах, совесть его была совершенно ничем не замутнена.

– Быть беде! – вскричал Флориан, воздевая руки. – Верно, это те самые рыцари, что должны были доставить выкуп за анжуйца; и ты сам выписал им охранное свидетельство, князь!

– Да, с ними и впрямь был сундук с деньгами, – подтвердил Август, блестя глазами, – и я думаю, что это была хорошая мысль – дать им пропуск и выманить зверя из его берлоги.

Вмешался князь Доминик, заявив, что будет говорить с племянником наедине, и попросил всех, кроме Августа и епископа, удалиться. На виске у статного князя дергалась жилка.

– Потому что, – добавил он, – это дело слишком важное, и мы должны обсудить его без помех. – Взгляд, которым он наградил Августа, не сулил последнему ничего хорошего. – Оставьте нас.

Слово князя Диковского было законом, и вскоре зала опустела. Мадленка хотела было остаться и послушать, о чем будет разговор, но епископ с неудовольствием воззрился на нее, и она была вынуждена поклониться и проследовать к дверям, как прочие.

Предоставленная самой себе, Мадленка отправилась полюбоваться на огнеплюй, который ей чрезвычайно приглянулся. Никто не обращал на нее внимания, и, присев в тени пушки и обхватив колени руками, она предалась нелегким размышлениям.

В части, касающейся Боэмунда фон Мейссена, загадку можно было считать разгаданной. Крестоносец не нападал на караван матери Евлалии. У него было дело гораздо важнее: он вез выкуп за собрата, томящегося в замке, и имел охранное свидетельство на проезд по землям князя (которое, однако, его не охранило, мысленно скаламбурила Мадленка).

Князь Август со своими людьми подстерег его, разбил отряд наголову и отобрал выкуп. Мадленка затруднялась определить, был ли Август прав или нет. Разумеется, неблагородно нападать так на неприятеля, который не ожидает твоего появления и вдобавок имеет грамоту от самого князя Доминика, но, с другой стороны, о грамоте Август мог и не знать, и потом, противником его были крестоносцы, а с ними особо церемониться нечего. Гораздо больше Мадленку занимал вопрос, мог ли Август быть тем, кто истребил в лесу ее спутников и приказал убить Михала.

«Но зачем? – думала она, напряженно наморщив лоб. – Зачем? Ведь настоятельница была его крестной матерью. Или он позарился на добро, которое Мадленка везла с собой? Если так, то отчего же бросил его у дороги, где его нашли нищие?»