Тёмное солнце (СИ)

— Я так ждала этого, Томас… это так тоскливо, что между нами встала вражда и смерть. Мне так больно было знать, что ты считаешь, будто я появилась, чтобы тебя мучить. Ты хороший человек, ты мне нравишься, я не смогла бы так поступить лишь потому, что обязана тебе отомстить за собственное убийство…

Сквозь полуопущенные веки Томас следил за медленным размеренным движением. Протягивал руки и находил мягкую плоть, подающуюся навстречу прикосновениям. Внутри проснулось нечто давно забытое, потянуло болезненной истомой. Он подался к ней, не ощущая больше никакой тяжести и боли, стиснул обеими руками, заставляя замереть, потом сам двинулся навстречу. С тихим стоном она приняла навязанный ей нарастающий ритм. И вот, сжав её в объятьях, Томас заглянул в чужие тёмные глаза, и горячая волна прошила его насквозь. Глаз у ведьмы не было. Вместо них клубилось чёрное марево.

— Реки крови в ущельях улиц городских… — пробормотала она чужим, низким глухим голосом. — Попранное благородство жаждет крови. Затоптанный огонь становится ядовитым дымом.

Не помня себя, Томас схватил её, перевернул, подмял под себя, не обращая внимания на слабые попытки сопротивления. Ведьма припала к подстилке, царапая землю, словно пыталась ползти прочь.

— Ну нет уж, — хрипло заявил он, — сама хотела быть моей любовницей…

— Будет у тебя любовница, будет у тебя жена, — продолжала ведьма, будто отвечая ему, — и розы у неё в руках будут чёрные, а в груди — прах. Имя у неё будет — Смерть.

Томас навалился сильнее, схватил за волосы, заставляя запрокинуть голову. Послышался болезненный стон. И ему это понравилось. Он дёрнул снова, сжал дрожащее горло ладонью, чтобы почувствовать, как вибрация чужого голоса передаётся его телу, вызывая волны болезненных мурашек. И задвигался быстрее, ощущая, что совсем скоро, ещё совсем чуть-чуть…

Он пришёл в себя не скоро. И ещё долго лежал, глядя на освещённый рыжим пламенем костра узор ветвей над головой и редкие снежинки, пробившиеся сквозь своды лесного дворца и медленно покачивающиеся в студёном воздухе. Ведьма была рядом. Тесно прижималась к нему всем телом, будто пыталась сохранить тепло объятий. И мысли в голове были на удивление ясные.

— Ты что-то подмешала во фляжку. И сама приняла гадость какую-то. Из всего этого, что ты сказала…

— Что я тебе сказала? — насторожилась ведьма.

Он почувствовал, что должен замолчать, и лишь покачал головой. Приподнявшись на локте, она заглянула ему в лицо, высматривала что-то в глазах долго и внимательно. Томас подумал, что мог бы её поцеловать, чтобы отвлечь. К счастью, она сама расслабилась, вновь легла, устроив голову у него на плече.

Повисла долгая тишина. Томас провалился в сон.

Открыв глаза в следующий раз, он нашёл над собой светлое безоблачное небо, закрытое сетью ветвей. Ведьма спала так крепко, будто дух её на время покинул тело. Томас выбрался из объятий, укутал плащом обнажённое женское тело, принялся быстро одеваться. Натянул исподнее и понял, что остальное будет лишним. В воде одежда намокнет и отяжелеет, сковывая движения.

— Томас?..

Зов, едва громче шёпота, заставил его вздрогнуть. Глаза ведьмы были полузакрыты. Она слабо пошевелилась, но даже не попыталась встать.

— Томас, — снова позвала она.

Он мог просто отступить и уйти. Но, сам себя не понимая, склонился над подстилкой, заглядывая в бледное осунувшееся лицо. Ведьма слабо улыбнулась, потянулась, явно собираясь коснуться его щеки ладонью. Но остановила движение. Рука упала, словно враз налившись тяжестью, глаза закрылись.

Томас поднялся и пошёл прочь, в глубину зарослей, защищённую острыми ветками кустарников. Потом они расступились, и мужчина вышел на пожухлую траву.

Снег больше не шёл, небо прояснилось. Наверное, поблизости была разлившаяся река. Земля здесь шла под уклон и погружалась в воду. Стебли травы колыхались в мутной толще, как настоящие водоросли. Томас помедлил лишь мгновение. И успел ощутить невыносимую тяжесть, что нёс на плечах все прошедшие дни. Тяжесть бескрайнего и невыносимого разочарования. Так, должно быть, взирала бы на него тень великого родителя, явись она вчерашней ночью к лесному костру.

Из всего, что он желал когда-либо, главной была одна ценность — справедливость. Он так считал. И поздно понял, что был обманут. Обманулся сам, с радостью, с юношеским восторгом. Как всякий, воспитанный на балладах о подвигах предков, мечтал победить чудовище, спасти как можно больше жизней. Лишившись семьи, рода, всех земель, он получил силу, способную менять мир. И даже победил своего дракона. Но отчего недолго радовавшиеся союзники назначили следующим драконом его? Не оттого ли, что он оказался для них слишком силён?

Он был силён, но пытался сделать вид, что его не стоит бояться. Какая глупость! Вот она та грань человеческой сущности — он испытывает страх перед стихией, которая могущественней его. В человеческой природе заложено расправляться с любой угрозой. И Томас дал слабину, показал собственную уязвимость. Пока сам он думал, как остаться человечным, кто-то за спиной решал, как использовать человечность против него.