Темное торжество

Незнакомка замирает, покорно опуская глаза. Платье на ней темно-коричневое, на голове, как и у всех прочих здешних женщин, плотно повязан чепец. В руках мешочек.

— Это для его ран, — произносит она. — Должно помочь.

Чуть помедлив, я принимаю мешочек и заглядываю внутрь:

— Что здесь?

— Перетертая дубовая кора, чтобы выгнать заразу. И жженая змеиная кожа для быстрого заживления.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я.

Она вскидывает глаза и сразу их опускает:

— Малина.

— Спасибо, — искренне благодарю я.

Для меня важна любая малость, чтобы раны не прикончили Чудище до его приезда в Ренн.

— Тебе помочь? — робко спрашивает Малина.

Чудищу вряд ли понравится, если его слабость будет выставлена на всеобщее обозрение, но я почитаю за благо принять предложение Малины, ведь это некоторым образом сблизит нас.

— Конечно, благодарю тебя! Не найдется ли горячей водички?

Кивнув, она убегает за кипятком. Я между тем сперва обнюхиваю, потом и на вкус пробую ее порошки, убеждаясь, что раненому от них не будет вреда.

— А я не шутил, когда приглашал их в войско, — рокочет Чудище. — Ты же видела, до чего свирепый народ! С непредсказуемыми боевыми приемами! — Он обрадован и взволнован, точно оруженосец, получивший первый в своей жизни меч. — Союзники из них будут что надо!

— Ага, только в спину пырнут, того и гляди, — ворчу я. — Раньше считалось, что это люди ненадежные, сосредоточенные только на выгодах для своего клана.

Чудище отвечает, подумав:

— Они вправду держатся за свой клан, но насчет ненадежности не согласен.

В это время возвращается Малина, и мы вынуждены прервать разговор. Вдвоем с женщиной мы занимаемся ранами Чудища. Он лежит смирно, притворяясь, что дремлет, но на скулах время от времени вздуваются желваки. Как раз когда мы довершаем последнюю повязку, поспевает ужин, и, к моему удивлению, нас приглашают за стол. Стало быть, мы здесь не пленники, а, скорее, гости. Решив упрочить наше положение, я беру головку сыра и двух жареных кур из запасов, которыми снабдила нас Бетт, и выкладываю на общий стол.

Углежоги переглядываются, пораженные столь неожиданной щедростью, и, садясь есть, я понимаю, в чем дело. Главным блюдом у них какое-то клейкое месиво — надо думать, из желудей. Отправив в рот пробную ложку, я невольно вспоминаю, как поначалу называла монастырские яства помоями для свиней. И как сестра Томина собиралась насильно запихивать еду мне в глотку.

В горле возникает комок. Нет, не из-за липкой каши, всему виной болезненная тоска по дому. Как бы я поначалу ни бунтовала в монастыре, обитель была самым уютным и безопасным местом, где я когда-либо жила. До чего же я скучаю по Исмэй и Аннит! Во уж и не думала, что мне будет их до такой степени недоставать.

Янник размеренно закидывает желудевое пюре в безъязыкий рот. Чудище, сидящий подле меня, тоже ест с большим аппетитом.

— Нравится? — спрашиваю я украдкой.

— Нет, — отвечает он так же тихо. — Но я не намерен оскорблять их гостеприимство.

Говоря так, он со значением поглядывает на мою почти нетронутую миску. И я сосредотачиваюсь на том, чтобы съесть все, пока не остыло.

И вот с ужином покончено, но углежоги не спешат расходиться от костра. Иные что-то бормочут себе под нос, но большинство просто пялятся на нас. Потом мальчишка приносит маленькую деревянную флейту и наигрывает негромкую, но прилипчивую мелодию. Эрван откидывается спиной к валуну, складывает на груди руки и смотрит на нас в мерцающем свете огня.

— Расскажите о войне с французами, — говорит он.

Чудище отпивает неведомого вина, которым нас угостили. Лично я думаю, это забродившая роса с древесной листвы.

— Наша юная герцогиня, — начинает он, — находится в двойной осаде: как изнутри, так и извне. После кончины ее батюшки французы надумали провозгласить себя ее опекунами. Конечно, она лишь рассмеялась им в длинноносые физиономии. — Он вновь прикладывается к кружке. — Ну да вы же знаете лягушатников: эти просто так не отступятся! Им известно, что она очень молода и неопытна, а кроме того, не просватана. Вот и возомнили, что наша страна — спелая груша на ветке: бери и срывай, был бы только предлог!

Эрвана нисколько не впечатляет такое начало.

— Что в этом для нас, чтобы мы воевать пошли?

— Свобода от самоуправства французов, — просто отвечает рыцарь.

Однако привыкшим к осмотрительности углежогам требуются доводы поубедительнее.

— Сохранение вашего образа жизни, — произношу я, и все взгляды устремляются на меня. — Мы, бретонцы, по крайней мере, привыкли уважать ваше право на пользование чащобами. От французов этого ждать не приходится. Они тотчас же присвоят каждое дерево в ваших лесах, и вам придется втридорога выкупать все то, что сегодня получаете даром.

Несколько мгновений Эрван молча переваривает услышанное, потом вылаивает хриплый смешок и сгибается пополам, упираясь руками в колени.

— Свобода, говорите? Свобода жить в лесу, точно изгои какие? Свобода продавать свой уголь людям, которые притворяются, будто нас и на свете-то нет, а уголь к порогу им доставляют корриганы из сказок?

Чудище принимает этот наскок совершенно спокойно: