Темное зеркало

— Ну что вы, мисс Найт! — воскликнул психиатр, подпрыгнув в кресле и снова схватив авторучку с края стола. — Что вы! Разве я когда-нибудь дал бы согласие на досрочное освобождение Дэвида Фергюсона, если бы у меня имелись хоть малейшие сомнения в его психической полноценности? Если бы я на мгновение предположил, что он может причинить вам вред, то никогда, уверяю вас, никогда… — Доктор вздрогнул, и авторучка снова выпала у него из его рук. — Фергюсон абсолютно социально неопасен, мисс Найт. Поверьте мне как специалисту с большим стажем. Единственное, чем он сейчас озабочен, — мечтает вымолить у вас прощение, мисс Найт. Надеется возобновить с вами отношения.

— Что? Возобновить со мной отношения? Какие отношения? У нас никогда не было и не могло быть никаких отношений!

Она вскочила с кресла и стала нервными шагами мерить маленький кабинет, стены которого были уставлены книжными полками, и машинально поглядывать в зарешеченное окно. Доктор Голком молча сидел за столом, сцепив длинные тонкие пальцы.

— Скажите, доктор, — Элизабет, резко остановилась около стола, — а вы когда-нибудь читали полицейский отчет по делу Дэвида Фергюсона? Вам известно, что он сделал с моей сестрой?

— Мисс Найт… конечно, мне известно, что натворил Фергюсон, — опуская голову, пробормотал он. — Но я уверен, что подобного он никогда себе больше не позволит.

— Вы уверены? — недобро усмехнулась Элизабет. — И вы можете собственной жизнью поклясться, что, выйдя на свободу, Фергюсон станет тихим как ягненок? Лично я в этом сильно сомневаюсь.

Элизабет подошла к двери, рывком распахнула ее и обернулась. Доктор Голком продолжал сидеть в кресле и рассматривать плакат на стене.

— Ну конечно, можете поклясться, — тихо с яростью произнесла она. — Ведь ваша жизнь вне опасности, а до чужой вам нет дела.

И вышла из кабинета, хлопнув дверью.

Убийца сидел в машине, низко наклонив голову, и через переднее стекло внимательно наблюдал за тем, как Элизабет Найт вышла из центральных ворот тюрьмы и направилась к тому месту, где был припаркован ее автомобиль. Он мечтал оказаться к ней поближе, чтобы лучше рассмотреть ее лицо, прекрасное, неземное лицо, уловить все оттенки ее настроения, прочитать мысли, но это было небезопасно. Всюду вооруженная охрана, камеры слежения, зачем же лезть на рожон? Только идиот стал бы так легко подставляться: вот он я, ребята! Хватайте меня, вяжите. Я тот, за кем вы охотитесь.

Собственно, пока они охотились не за ним конкретно. Они искали человека, совершающего странные убийства, и никому еще из этих недоумков не пришло в голову объединить череду жутких загадочных смертей в единое целое. Пока все это — разрозненные эпизоды, отдельные фрагменты большой разноцветной мозаики, которые надо собрать вместе, чтобы получилась стройная, яркая, красивая картинка. Но очень скоро они поймут это и начнут собирать кусочки.

Нет, не они, а он. Тот самый полицейский с огромным уродливым бульдогом. Тот, который разговаривал с Элизабет около дома, где произошло очередное убийство. Этот сообразит, что к чему, начнет раскладывать маленькие фрагменты, примерять друг к другу, вертеть так и эдак… И картинка сложится.

Глядя на Элизабет, с высоко поднятой головой шагающей к своей машине, убийца думал о том, что отлично понимает ее состояние. Он чувствует Элизабет Найт, как самого себя. Сейчас она взволнована, нервы напряжены, ее душат злость и бессильная ярость. О, как тонко он чувствует Элизабет! Малейшие оттенки ее души. Острые, как иглы, цепкие коготки страха царапают сердце Элизабет, все крепче сжимая в ледяное кольцо, не дают дышать. Он так тонко чувствует это потому, что сам много раз испытывал нечто подобное. И чем глубже он проникает в душу Элизабет, тем увереннее становится сам. Страх, вечный страх быть пойманным исчезает, уступая место иному, удивительному ощущению: властью над людскими душами, а главное, над душой Элизабет Найт.

Вот и сейчас он чувствует: она в его власти, она принадлежит ему, он контролирует каждое ее движение, каждый вздох. Она — его, эта удивительная, необыкновенная женщина с красивым, одухотворенным лицом. Как сладостно это сознавать — почти так же, как и слышать предсмертные крики своих жертв, их мольбы о пощаде. Бесполезные мольбы — ведь он, насладившись ими, все равно убивал. Вот если когда-нибудь Элизабет Найт тоже попросила бы пощадить ее, оставить в живых, не убивать… она плакала, рыдала, тянула бы к нему свои прекрасные гибкие руки с тонкими длинными пальцами.