Темноводье

План Саньке не нравился. Ибо камышовая диета его явно не спасет. Да и какой смысл тут торчать? Надо искать дорогу и выбираться в цивилизацию. Там сразу и покормят: кругом же советские люди! Наверное, можно и в экспедиционный лагерь возвращаться: Шаха. Скорее всего, уже в Хабару вернулся. Да и Мишане надо по шее дать за его чудо-грибы.

Мысли о палатке, о кухне из горбыля, где всегда есть горячий сладкий чай, где можно погрызть горбушку черного хлеба, вызвали у Саньки легкое головокружение и обильное слюноотделение. Никогда в жизни он еще не мечтал так сильно о простом хлебушке! Но, прежде чем пойти, беглец решил подстраховаться. Спички почти закончились, и на второй раз трюк с разжиганием костра мог не сработать. Взявшись за «топор», он силой мысли превратил его в мотыгу и принялся рыть землю.

Слой дерна оказался тонким, ниже грунт шел песчаный, так что Санька за 10 минут дорылся до глины. Отколупав кусок на полтора кило, он быстро вылепил из него глубокую чашку с толстым низом и сунул в костер. Долго не ждал, ему ведь не керамика нужна, а просто крепкая емкость. Вынул чашку и, дождавшись, когда та подостынет, накидал в нее углей. Да, он решил взять костер с собой! Гениальная идея, которую Известь подчерпнул во время прочтения «Борьбы за огонь» — тоненькой книжки, которую в Хабаровске издали три года назад — и тираж расхватали, как горячие пирожки!

— Пирожки… вот сука! — вздохнул голодающий студент.

С чашкой в одной руке и «топором-мотыгой» — в другой, Санька пошел вверх по ручью. Тот по-любому выходит из каких-то возвышенностей к югу от Амура, и рано или поздно путь горе-бродяге пересечет какая-нибудь дорога.

— Поймаю попутку в любую сторону… — мечтательно строил планы Известь, отмеряя шаг за шагом и периодически подкармливая угольки в чашке чем-нибудь предельно сухим.

Себя подкормить было нечем: в ручье никакой живности не видно, сухопутные твари разбегались заблаговременно. Даже рогоз не рос, но скулы Саньки сводило от одной мысли о такой еде. Попалась лягушка, но Известь не считал себя настолько ценителем французской кухни.

— Ну, раз брезгую, значит, не такой уж я и голодный, — убедил он сам себя.

Солнце стояло в зените и нещадно жарило. Как быстро утренний холод сменился полуденным пеклом! Беглец снял футболку, обмотал ею голову — стало полегче. А вот на душе, наоборот, становилось всё тяжелее. Санька шел уже несколько часов, отмотал поперек речной долины около десятка километров — и ни одного признака цивилизации!

Ручей уже показывал каменистое дно, заросшие сопки обступили южный горизонт стаей гопников, почуявших тихое позвякивание мелочи в штанах… А Санька всё еще не понимал: где он? Ведь пересек уже немалую часть речной долины. Самой заселенной части края, где бусинами на реку нанизались десятки деревень. А между ними — дороги! Если не асфальтовые, то хоть грунтовые. А еще — густая сеть проселков к покосам, к пасекам, к местам рыбалки…

Беглец поднялся по склону сопки, оглянулся на раскинувшуюся панораму — и ничего! Нет кривых многоугольников полей, нет ниток ЛЭП… И дорог тоже. Похоже, что в обозримых окрестностях нет ни одной деревни. Равно как и археологического лагеря от ХГПИ. И Шахи тоже нет.

Последнее было единственной хорошей новостью в беспросветном мраке открытий.

— Чо за хрень, — выдохнул Санька.

Ноги внезапно дали слабину, и он присел на прогретый солнышком камень.

— Ты чо, Рыбка, в натуре, меня спрятала? — севшим голосом спросил он седые от зноя небеса.

А в голове неожиданно ясно всплыли слова наркоманского волшебного существа: «Что пожелал — отменить уже нельзя…»

— Может, я не оклемался еще? — с надеждой спросил Санька у самого себя.

Надежда была слабой: такого сильного голода, таких назойливых насекомых ни один приход не создаст. Да и время — «робинзон» очень хорошо чувствовал ход времени.

— А в «робинзоне» кавычки-то можно убирать, — вздохнул он.

До вечера Санька так и не нашел никаких признаков людей. Повезло только с едой: в толстом ковре прелой листвы нашел пару десятков лисичек и опят. Дождей не было уже несколько дней, так что грибы были червивые, но у Извести даже тени сомнения не возникло. Он лишь основательно прожарил их на костре и съел вприкуску с черемшой. Всю ночь крутило живот, однако, голодный желудок победил.

Последующие дни погружали Саньку во всё большую тьму отчаяния. Куда бы он ни пошел — всюду никаких следов человека. Никакого плана у него больше не было — любое направление движения казалось равно бессмысленным. К тому же, глобальную задачу всё сильнее вытесняли локальные. Робинзон с каждым днем слабел от голода и понимал, что движется по спирали к неизбежной смерти. Один раз чудом ему удалось поймать перепелку (или что-то вроде этого). Он съел ее чуть ли не с костями и перьями, только помогло мало. Организм не получал нужной энергии и жрал сам себя. От этого становилось всё холоднее по ночам, а легкая одежонка приходила в полную негодность. Санька понимал, что от него воняет, многочисленны мелкие ссадины загнивали, тело всё искусано комарьем.