Темные алтари

Эпиграф из Фицджеральда содержит важное наблюдение. Он относится в первую очередь к судьбам многих писателей и вообще людей искусства в США: их художественный рост не получает зачастую логического развития и продолжения; добившись успеха, они нередко не могут его углубить. Последние два десятилетия в жизни Хемингуэя были сопряжены с немалыми творческими трудностями: после романа «По ком звонит колокол» он лишь в «Старике и море» достиг былого уровня, порой же откровенно повторялся, как это случилось в романе «За рекой в тени деревьев». Все это тяготило Хемингуэя. Еще более драматичным оказалось для него столкновение со старостью. А «имидж» — образ спортсмена, охотника, человека мужественного, отвергающего слабости и сомнения, — слишком сросся с его истинной сутью. Бремя славы и известности было слишком тяжелым. Именно таким, в духе легенды, а не дряхлеющим стариком хотел он остаться в памяти своих современников. Так трактует Гулев личность Хемингуэя в своей новелле.

Герои новелл «Старый форт» и «Солнечная зона», заключающих сборник, — темнокожие американцы. И их участь наглядно убеждает в том, что расовая проблема вопреки широковещательной похвальбе буржуазных пропагандистов об успехах «интеграции» отнюдь не снята с повестки дня. Она остается болевой точкой Америки.

Конечно, на нынешнем историческом этапе, и это показано Гулевым, в расовой проблеме выдвинуты на первый план новые аспекты. Очевидны серьезные перемены, в том числе и на том самом глухом американском Юге, где развертываются события в рассказе «Солнечная зона». Этот Юг знаком нам по книгам Фолкнера, Колдуэлла и Райта, он обычно ассоциируется с сегрегацией, судом Линча, беззакониями шерифов. Многолетняя борьба черных пасынков Америки дала известные плоды. В окаменелых бастионах сегрегационистов были пробиты ощутимые бреши. Правящие классы, памятуя о голосах черных избирателей, пошли на определенные уступки, начали лавировать, выдвигая отдельных негритянских «знаменитостей» и подкармливая негритянскую элиту.

Но нелегко добытое формально-юридическое равенство не искоренило, не сняло расовую проблему, ибо, конечно же, осталось неравенство социально-экономическое, а оно уходит корнями в систему капиталистических отношений. По-прежнему разителен разрыв в жизненном уровне, доходах, образовании черного и белого населения, по-прежнему черные «геттоизированы» в самых худших городских кварталах, и среди них самый высокий процент безработных. Но помимо фактора материального, не менее существен и фактор моральный, о котором хорошо сказал американский социолог Кеннет Кларк:

«Трагическим аспектом расовых предрассудков было то, что негры начинали верить в собственную неполноценность…»

История и современность, романтико-героическое прошлое и бездушно-прозаическая буржуазная практика сегодняшнего дня — эти два плана своеобразно перекрещиваются в новелле «Старый форт», одной из лучших в сборнике. В ней удачно используется прием ретроспекции, она населена интересными колоритными характерами. Вопрос о положении негритянского населения включен здесь в широкий исторический контекст.

Собственно, в новелле отразилось важное событие — шумно отмечавшееся в США в 1976 году 200-летие американского государства. Это дало повод для броских патриотических манифестаций, стимулировало целый поток исторических и беллетристических сочинений, в которых в духе апологетики американизма истолковывался долгий и многотрудный путь страны. Тогда же появилось и немало откликов в ином, полемически антиофициозном и антиконформистском плане, обнажавших неприглядные факты прошлого: таковы роман Джона Хероси «Заговор» (1972), пьеса Джона Апдайка «Смерть Бьюкенена» (1973), историко-политические романы Гора Видала «Бэрр» (1973)[3] и «1876» (1976).

Откликаются на юбилей и «отцы» города в новелле Гулева. Они, также «…захваченные волной преклонения перед недавним прошлым страны», щедро отваливают средства для восстановления единственного в городе реликта истории — старого форта. Он вырастает в рассказе до символа эпохи пионеров, поры дерзаний, личной инициативы, всеобщих надежд, рожденных освоением свободных земель на Западе, — эпохи, вызвавшей к жизни специфический литературный и кинематографический жанр, так называемые вестерны, когда казалось, что американская мечта о свободе, равенстве, изобилии для всех может быть реализована. Ныне отреставрированный и подкрашенный форт и весь исторический антураж, с ним связанный, — с игрушечными солдатами, барабанами и флейтами — не более чем бутафория, временная декорация для очередного идеологического «шоу». Пионерская эпоха, ее дух, а главное, ее идеалы превратились в камуфляж, ибо они безнадежно оторваны от реальности, в которой демократия извратилась и переросла в плутократию.