Темные августовские ночи

Теперь до Пензы - час двадцать и там. Автобусов этих у автовокзала что летом коров на стойле, во все концы. А когда-то они с Иваном собрались к свадьбе коечто купить, на рассвете выехали да за полдень чуть добрались, за те же пятьдесят верст. Пылища, жара, колеса скрипят... Великое дело дорога.

О трассе начали поговаривать еще перед войной, Иван не один раз мечтал:

- Погоди, Дашок, проведут дорогу, знаешь наш город каким станет! Не город, а городище!

Самую малость до нее не дожил.

"Похоронную" и недописанное письмо его прислали за неделю до конца войны, с чужой земли. А тут вскоре, как отгуляли и отплакали День Победы, Дарья Яковлевна услышала, что трасса подошла уже к самому городу.

На окраине, говорили, пленные бетонный мост делают.

Дарья Яковлевна пошла к знакомой за молоком да прямо с бидончиком и завернула поглядеть. Что это за люди такие - немцы? А может, и не люди вовсе?..

Шла - казалось, вот-вот от ненависти сердце из груди выскочит. А подошла, взглянула, и ничего, кроме щемящей боли, которую она неизбывно носила теперь в себе, да легкой брезгливости к этим, копошащимся у дороги, не осталось. Серенькие, потрепанные, пришибленные - стараются. Будто все зло, что они сотворили, когда-нибудь отработать можно!..

Разравнивающий у обочины лопатой щебенку белобрысый носатый пленный с алюминиевой кружкой на поясе оскалился:

- Матка, дай млеко.

Бледная, Дарья Яковлевна подняла на него запавшие, обведенные черными полукружьями глаза. Тот что-то смутно почувствовал, отступил.

- Ты зачем моего мужа убил? - тихо спросила она.

- Я нет - убивал! Я нет - стрелял. Я чиниль машины. Я - механик! - тыча себя пальцем в грудь, торопливо забормотал пленный; обросшее сизой мертвяцкой щетинкой лицо его стало серым, как его заношенная форма.

"Этими машинами вы нас и убивали", - подумала Дарья Яковлевна.

- Гитлер капут! - безнадежно, как заведенный, сказал пленный, снова начав шаркать лопатой.

Горбясь, он ровнял колючую пышущую жаром щебенку, пятясь все дальше и дальше. Дарья Яковлевна смотрела на него со смешанным чувством смутного удовлетворения и своей неизбывной горечи; прямое солнце било немцу в непокрытую, желтую, как обмолоченный сноп, голову, - он не замечал.

- Эй, фриц, как тебя? - окликнула Дарья Яковлевна.

- Я не Фриц. Я - Иоганн. - Пленный на минуту поднял голову.

- Гляди-ка ты, вроде Ивана по-нашему, - удивилась Дарья Яковлевна. Дети-то есть?

- Два сын. - Немец выпрямился, посмотрел на Дарью Яковлевну испуганными, какими-то умоляющими глазами. - Пять лет. Оба...

- Двойняшки, значит, - кивнула Дарья Яковлевна и коротко приказала: Кружку давай.

Немец торопливо сорвал с пояса горячую кружку. Чувствуя, как ока холодеет в руке, Дарья Яковлевна до краев налила ее холодным, только что из погреба вынутым молоком.

- Пей.

Припав к кружке пыльными запекшимися губами, немец жадно глотнул - так, что обросший кадык его дернулся, - и, продлевая удовольствие, начал пить мелкими глотками; водянисто-голубоватые глаза его снова обрели обычное человеческое выражение.

Что-то резко и властно сказал подошедший к нему немец, хлестнувший Дарью Яковлевну по лицу ненавидящим взглядом прищуренных глаз, тот покорно вытянулся, держа у груди недопитую кружку.

Слепая холодная ярость сдавила Дарье Яковлевне виски; она с трудом удержала жгучее желание схватить камень и с маху всадить его в это холодное, гладкое и чисто выбритое лицо.

- Не трожь! - звонким протяжным голосом предупредила она. - Пускай допьет.

Увидев под изломанными бровями побелевшие от ненависти глаза молодой красивой русской, стиснувшей в руке эмалированный бидончик, фриц торопливо отошел, зло и опасливо озираясь.

Делать тут было больше нечего. Сразу почувствовав себя такой усталой, будто подряд две смены у лечи на кирпичном отстояла, Дарья Яковлевна медленно двинулась к дому. Васятка, наверно, из школы уже пришел.

Четвертый класс кончает...

Где-то со сна или разбуженная шагами позднего прохожего коротко тявкает собака, и снова тихо. Машины все бегут и бегут, полосуя ночь длинными огнями. Дарья Яковлевна провожает их пристальным взглядом. Много с ней, с этой дорогой, связано - словно она не только через город пролегла, а через всю жизнь.

Десять лет назад, вот в такую же темную августовскую ночь, Дарья Яковлевна выбежала к трассе и подняла руку перед первой же вспыхнувшей фарами машиной...

Ну разве не вещун материнское сердце?

Весь вечер Дарья Яковлевна не находила себе места.