Темные дороги

Стоило об этом подумать, как у меня тут же встал. Причем стояк был нехороший. Не такой, как от просмотра каталогов женского белья. Упорный какой-то. Выводящий из себя, словно чесоточный зуд.

Я никогда не мог удержаться, чтобы не почесаться. Укусы комаров расчесывал до крови. Порой мама при виде кровищи грешила на папу, и я ее не разубеждал. Не ради сочувствия и не затем, чтобы подложить свинью папаше. А вот узнают родители, что вру, и отбросят распри. Злость на меня их объединит.

Гонять шкурку, пока кровь не пойдет! Только я заранее знал: легче мне не станет. На руку больше нечего надеяться. Одной фантазии мне теперь мало. На мой член тоже излился свет.

Персик. Переспелый персик, нежный и сочный. Вот какая она была изнутри.

Я рухнул на кровать, уставился на лампочку. Перед глазами у меня так и стояла фигура Келли, постепенно растворяющаяся во мраке, ее задница под длинной белой футболкой…

Не знаю, понравилось ли ей. Отдельные частички ее тела, которых касались мои губы и руки, не дали мне воспринять целого. Да если бы я и следил за ее реакцией, откуда мне знать, на что обращать внимание прежде всего?

Я как-то подслушал, как мой двоюродный брат Майк распинается перед приятелем насчет своей последней по времени подружки. Дескать, им с этим делом надо быть поосторожнее, оказалось, она кричит, хорошо еще, дома никого не было. По тому, как они лыбились, я понял: если подружку проняло до крика, это самое то. Ты крутой сексуальный террорист.

Если бы любовница начала подо мной кричать, я бы весь изнервничался. Не нужна мне крикунья. И такая, что несет похабщину, тоже не нужна. Пусть лучше смотрит на меня.

По крайней мере, я всегда так считал. А когда на самом деле оказался с женщиной, не мог на нее смотреть. Глядеть в глаза, называть по имени – это чересчур по-человечески. Когда весь отдался животному инстинкту.

Не знаю, что я учинил бы, окажись я в ее глазах не на высоте. Не удивился бы, это точно. Высоты мне как-то не даются. Но оттого, что сознаешь свою неспособность, не легче. Толстяки не в восторге от своих запасов жира. А бедняки не восхищаются своими лачугами.

И все-таки я не удержался, дал волю рукам.

Когда проснулся, телевизор орал на полную катушку, приемник Эмбер старался его перекричать. Хотелось есть. Я прошел на кухню. На плите лежали два последних кусочка пиццы. Я их живо проглотил и запил «Маунтин Дью». Газировки оставалась последняя банка.

Из дома я выскользнул через заднюю дверь. День оказался таким же погожим, как и утро. Не слишком жарко и совсем не холодно. Голубое небо и пухлые белые облака. Как на календаре там, в банке.

Я обошел дом, осмотрел его. Все-таки он был не так уж плох, не чета типовым дешевкам под виниловым сайдингом. Базовая постройка очень даже ничего: серая, с красными ставнями и крыльцом, которое папаша построил для мамы в честь первой годовщины свадьбы, деревянные перила белые, крыша крыта красной черепицей.

Мама была беременна Мисти, когда родители решили пристроить дополнительную спальню. Мама мне так и так ее обещала: мы с Эмбер уже выросли, и негоже было брату и сестре проживать в одной комнате. С другой стороны, для переселения в подвал я был слишком маленький.

Папаша, дядя Майк и дядя Джим решили, что все строительные работы проведут сами. Как строить и какими инструментами, троица знала. С самоотдачей дело обстояло хуже. Они были точно дети. Чокались пивными банками и обливали друг друга. Соревновались, кто громче рыгнет. Бросали работу на полпути, чтобы отправиться на рыбалку.

На пристройку они ухлопали два года. В первую зиму сделали теплоизоляцию из пластика, во вторую – из стекловолокна. Папаша удачно прикупил б/у сайдинг. Он был коричневый, но папаша обещал маме, что выкрасит весь дом в один цвет. Так у него руки и не дошли.

На свой девятый день рождения я получил от предков комнату. Мама натянула красную ленточку а я должен был разрезать ее ножницами, словно на торжественном открытии новой окружной свалки. Кровать уже была на месте, с новыми простынями и наволочками, на которых были изображены Черепашки-ниндзя. Папаша расщедрился и отдал мне свой комод, который раньше стоял в сарае, заполненный всякими винтиками-шпунтиками. Мама закрепила шкаф и выкрасила в зеленый цвет, в тон черепашкам. На комоде стояла карандашница, ее Эмбер сделала для меня из банки из-под супа, строительного картона и блесток.

Все дожидались меня: папаша, рука у мамы на плече; мама с малышкой Мисти на руках; Эмбер в розовом костюме балерины с Хэллоуина (она настояла, чтобы надеть его на мой день рождения), улыбка от уха до уха. В балетной пачке застряли крошки шоколадного торта.

Они ждали проявлений восторга, хотя знали, что я мечтал о Резиновом Силаче[22] и о Расхитителе Могил, радиоуправляемом грузовике-монстре.

Глаза у меня наполнились слезами. Нет, комнату я тоже хотел. А как же. Только думал, она и так моя.