Темные горизонты

Другая версия меня в другой день предложила бы ей найти другой способ согреться, но я не могу заставить себя произнести эти слова, да Стеф их и не оценит, поэтому я пытаюсь помочь, выбираясь из постели и проверяя тумблеры на панели у входной двери. Не знаю, что я ищу. Стеф подходит ко мне, заворачиваясь в полотенце.

– Я уже проверила, – говорит она. – Все должно работать. Понятия не имею, что такое… Давай просто попытаемся поспать. Я так устала…

Мы ложимся в кровать и прижимаемся друг к другу – и снова мне кажется, что мы нуждаемся лишь в тепле, греемся друг об друга, как животные, чтобы не замерзнуть этой ночью.

Вскоре Стеф уже посапывает, дыхание у нее неглубокое и беспокойное. Я тоже пытаюсь уснуть: мне кажется, что если нам удастся протерпеть до утра, то мы уберемся отсюда, словно ничего и не было. Но, невзирая на усталость – а может быть, как раз из-за нее, – я не могу успокоиться, мысли роятся в голове, кружат и кружат: полицейские, бессчетные часы в участке, спокойные голоса и крепкий кофе, длинные улицы, которые мы обошли сегодня, холод, усталость, голод… Вроде всего этого достаточно, чтобы мое тело расслабилось в относительном покое теплой кровати, но я все так же напряжен. Я все думаю о Мирей, о том, как она взобралась на подоконник и бросилась вниз. Ее образ сменяется воспоминанием о девочке в музее, ее стройном юном теле и ароматных волосах. «Это же Зоуи, дурак», – говорит кто-то, и я вижу улыбку восковой фигуры какого-то актера. Наверное, я все-таки уснул, потому что теперь я нахожусь в чулане, роюсь в груде брошенных вещей, отчаянно пытаюсь что-то найти. Я бросаю вещи себе за спину, на перепачканный кровью матрас, и от каждого такого движения кто-то за моей спиной вскрикивает от боли. Я оглядываюсь и пытаюсь сорвать простыню с тела плачущей окровавленной девочки, но, сколько ни тяну, ничего не получается. Вот только это не простыня, это саван, но я не отпускаю, потому что это же Зоуи, моя Зоуи, семилетняя, она погребена под всей этой грудой пыльной одежды, где-то в глубине, она плачет, в ее голосе слышится отчаяние, она задыхается, ей не хватает воздуха…

Я вскидываюсь ото сна, и Стеф, не просыпаясь, поворачивается на другой бок. Мое тело полнится адреналином, я взмок от холодного пота, тяжело дышу, пытаясь успокоить сердцебиение, набрать в грудь воздух, которого не хватало Зоуи. Обрывки сна развеиваются, но одна часть остается – то ли плач, то ли стон, прерываемый протяжными воплями. Так плакала Зоуи, когда капризничала от усталости и страдала от чего-то. На этот раз это не кошка, я уверен, в плаче даже слышатся слова, чье-то неразборчивое бормотание – кошка не способна издавать такие звуки.

Я присматриваюсь к Стеф – на всякий случай, просто чтобы удостовериться, – но плач доносится откуда-то издалека. Стеф мерно дышит во сне, ее бок чуть поднимается и опускается. Это не она плачет.

Теперь, когда Мирей мертва, в здании никого не осталось. Тут должна царить тишина. Может, кто-то незаконно проник сюда? В этом, должно быть, все дело.

Я закрываю глаза и пытаюсь заснуть. Я так устал. Я накрываю голову подушкой, но плач преследует меня, подушка ничуть не глушит его. Какое-то мгновение я твердо уверен, что мне удалось разобрать в этом бессвязном бормотании одно слово.

«Папочка…»

Когда Зоуи была маленькой, обычно Одетта вставала к ней ночью, но иногда она спала так крепко, что к малышке подходил я, – и мне, как правило, удавалось ее успокоить. Тогда я чувствовал себя настоящим героем. Иногда Зоуи просыпалась от страха, ей нужен был кто-то, кто прогонит кроющихся в темноте чудовищ, и тогда она звала меня, а не Одетту. Она звала меня.

«Папочка…»

«Это не Зоуи, идиот! Зоуи мертва. Ты убил ее».

«Папочка…»

Мне нужно встать. Подышать свежим воздухом. Я выбираюсь из спальни, подхожу к окну и пытаюсь его открыть, но раму опять заклинило. Я уже готов разбить стекло, но в какой-то момент передумываю, натягиваю ботинки и плащ, хватаю ключи и спускаюсь по лестнице. Не включая подсветку на телефоне, я скатываюсь по темной лестнице, пытаясь сбежать от паники, но она во мне. Прежде чем я успеваю осознать, что делаю, я оказываюсь во дворе точно в том месте, куда упала Мирей. Задрав голову, я смотрю на оранжевые, как ушная сера, небеса. Почему они такого странного цвета? Я жадно ловлю губами воздух, будто он может очистить меня.

В какой-то мере это срабатывает, потому что я хотя бы больше не слышу плач Зоуи. Постепенно я прихожу в себя. Я стою во дворе в трусах, ботинках на босу ногу и в плаще, икры занемели от холода. Узкий двор, вымощенный брусчаткой, кажется знакомым, но что-то в нем не так. И я замечаю, в чем дело: слабый свет пробивается из запыленного окна чулана.

Кто-то живет там. Живет в чулане. Это объясняет странные звуки – бормотание, плач. Я должен оставить все как есть, радоваться тому, что есть кого винить в ночном шуме. Так мне будет спокойнее, я смогу уснуть, верно?