Темные горизонты

Он был уже не тем человеком, за которого я когда-то вышла замуж. Не тем человеком, в которого я была так влюблена. Какую бы психологическую нагрузку ему ни приходилось сейчас выдерживать, это сказывалось на его теле. Он исхудал, явственно проступили ребра. Кожа бледная и покрыта пупырышками, несмотря на пар от горячей воды. На предплечьях – царапины и какие-то ранки. Синяя сеточка варикозных вен на икрах.

«Старость, – подумала я. – Ты состарился, Марк».

Он выключил воду и потянулся за полотенцем.

– Хейден уже проснулась?

– Нет. Марк… прошу тебя… Что с тобой происходит?

– Не понимаю, о чем ты.

– Понимаешь. Конечно, понимаешь. Ты отдалился. Отдалился от нас с Хейден с тех пор, как мы вернулись из Парижа.

Это неправда. Наш брак начал рушиться еще до этого. Задолго до этого. С той ночи, когда те люди ворвались в наш дом.

Марк поспешно вытерся. Он действительно очень похудел. Я попыталась вспомнить крепкое сильное тело, вызывавшее во мне такую страсть, но видела лишь иссохшие руки, ввалившуюся грудь, обвисшие щеки.

– Я обратился к психотерапевту, Стеф. Ты ведь этого хотела, верно? Я хожу к доктору, как ты и просила.

– Марк, пожалуйста, поговори со мной.

– Давай ты сваришь нам кофе, и мы поговорим.

– Правда?

– Правда. – Он улыбнулся.

Мне показалось, или прежний Марк на мгновение вернулся? Но как бы мне ни хотелось пустить все на самотек, я знала, что просто принимаю желаемое за действительное.

По дороге в кухню я заглянула к Хейден. Удивительно, но она до сих пор спала. Помедлив, я заглянула к ней под кровать. Ничего. Конечно же, там ничего нет. Я выбросила расческу в мусорный ящик в комнате Хейден, запомнив, что потом нужно будет избавиться от этой находки.

В кухне все еще чувствовался тот гнилостный запах с примесью гари. Посудомоечную машину пора было выгружать, плита заляпана жиром, а дверца микроволновки – плавленым сыром со вчерашнего ужина Хейден. В шкафу мне едва удалось отыскать две чистые чашки. Хороший кофе почти закончился. Помня, что сегодня зайдет Карим, сейчас я загрузила в кофеварку дешевый кофе, который мы хранили про запас. Меня не волновало, что Марк может это заметить.

Через пару минут Марк спустился в кухню. Одет он был в костюм – раньше он надевал его только на нашу свадьбу и похороны отца.

– Вся моя другая одежда грязная. – Марк верно истолковал выражение изумления у меня на лице.

Я попыталась понять, злится ли он на меня за то, что я забыла постирать, но не увидела и следа раздражения. Сейчас я была бы рада такой нормальной человеческой эмоции.

– Я была занята.

– И чем же ты занималась?

После рождения Хейден мы избегали разговоров о домашнем хозяйстве. Марк сказал, что ему хватило ссор с Одеттой – слишком уж легко упреки переходили в скандалы и обоюдное разочарование: В каком это смысле в доме нет молока? – Разве ты не сидела дома весь чертов день, пока я работал? – По крайней мере, мог бы выгрузить посуду из посудомоечной машины перед уходом… И так далее, и тому подобное. Я знала, что нельзя ввязываться в ссору, но не сдержалась:

– Присматривала за твоей чертовой дочерью.

– Моя дочь… моя дочь…

– Твоя дочь что, Марк?

Медленно тянулись секунды, а он все не отвечал. Пискнула кофеварка, в чашку полился кофе.

– Марк? Что с Хейден?

– Она просто спит, правда, Стеф? – В его голосе слышалась мольба.

«О господи…»

– Да. – Я кашлянула. – Кофе будешь?

– Нет. Мне пора.

– Я думала, мы поговорим.

– Да, только не сейчас.

На часах было без пяти семь. Пары у него начинались не раньше десяти. Кивнув, Марк повернулся, вышел в коридор, взял ключи от машины. Помедлил, вернулся в кухню, протиснулся мимо меня в кладовку. Я не спросила, что он делает, не заглянула в потрепанную коробку из-под обуви, которую он вынес оттуда. Не обращая на меня внимания, он ушел и захлопнул за собой дверь.

Не позволяя этой ситуации испортить мне настроение, я пошла будить Хейден. Та капризничала и пожаловалась на боль в горле. Лоб ее казался горячим, но я не очень волновалась – Хейден часто простуживалась. Я устроила ее на диване и дала айпад, а сама сходила в душ и тщательно вымыла кухню дезинфицирующими средствами. Их резкий запах наводил на мысли о болезни и больницах, но он хотя бы убрал мерзкую вонь от дыма. Затем я собрала всю грязную одежду и запустила стирку. Мне не хотелось думать о Марке. После возвращения из Парижа он не раз переходил черту. Все вышло из-под контроля. Итак, я думала о Кариме. Думала о его коже, его волосах, небольшой черной татуировке, выглядывавшей из-под рукава футболки (я не знала, что это за татуировка, не знаю этого до сих пор). Карим символизировал все, чего не было у Марка. Признаю́, я думала о нем больше, чем следовало. Тогда эта мысль не приходила мне в голову, но, может быть, и он думал обо мне.