Темные игры

…Он чудом не задохнулся, приникнув к верблюжьей спине и замотав лицо платком. Раскаленный воздух обжигал горло даже через ткань, верблюд плакал и тоже задыхался, но бежал и бежал… А потом уже плакал Халид, когда буря закончилась, а верблюд, что спас ему жизнь, рухнул и застонал, как больной ребенок. Ему обожгло изнутри потроха горячим ветром и песком, и все, что Халид смог сделать – это добить беднягу, чтобы избавить от страданий. А потом была долгая дорога.

Вкус песка и соли на потрескавшихся губах, тьма в глазах. Днем он сворачивался под собственным бурнусом, натягивая его на голову, и ждал наступления темноты, задыхаясь от жара. А ночью шел по бесконечным пескам, сжимая в руке нож, и стоило услышать шуршанье – бросал его на звук. Если везло, поднимал пронзенное тело тушканчика или змеи. Торопливо сдирал шкуру, жевал сочащееся кровью мясо, стараясь делать это как можно медленнее, чтобы не вырвало. Сначала все равно выворачивало наизнанку, разумеется, потом измученное тело поняло, что другой пищи и влаги не будет, и принялось сражаться за каждый глоток жизни… Халид быстро сообразил, что тушканчики слишком увертливы, и обычно брошенный в них нож улетал впустую, потом еще приходилось отыскивать его в песке, всякий раз рискуя потерять. Он распустил зубами свой кушак на несколько полосок и этой веревкой привязал нож к запястью. Но даже так тушканчики были слишком неверной добычей, а вот змеи… Они все никак не могли поверить, что человек охотится на них, и не слишком пугались при его приближении. Вкус и запах змеиной плоти еще долго ему снился…

– Когда умираешь от жажды, солнце кажется черным, – помолчав, уронил Халид. – И смерти уже не боишься, она кажется милосерднее жизни. Остальные страхи тоже уходят, и последнее, что остается до самого конца, это ненависть. Он хорошо научился ненавидеть, тот юноша, только это пустыня ему и оставила.

Он замолчал, переводя дыхание, и караван-даш пошевелился впервые за весь его рассказ. А потом осторожно и тихо сказал:

– Помнится, ты говорил, что он не вышел из пустыни. От кого же тогда ты услышал эту историю, уважаемый?.. Прости, теперь уже и не знаю, как тебя звать.

– Зови меня Зеринге, не ошибешься, – усмехнулся Халид. – Да-да, как змею. Знаешь, их там было очень много… А этот юноша, когда приходил в себя, клял своих врагов и просил у богов кары для них, пока не понял, что даже боги держатся подальше от окрестностей Дай-Гупур. Неудивительно, что его слышали и змеи, и скорпионы, и сам бесконечный песок. А боги… что ж, наверное, они решили, что он исчерпал меру своей удачи, когда выжил в бурю. Кто я такой, чтобы их судить? Ведь удачи на всех смертных не хватает… Да, уважаемый ир-Салах, он не вышел из пустыни. А если бы даже вышел… – Халид помолчал и с трудом сглотнул отчего-то пересохшим горлом. – Если бы он из них вышел, разве это по-прежнему был бы он? Знаешь, уважаемый, только змеи сбрасывают шкуры, чтобы расти дальше, а вот люди… Они так не умеют, зато иногда меняют душу на новую. Какая разница, вышло тело ир-Кайсаха из пустыни или нет? Его душа уж точно осталась там.

– Странны твои слова, уважаемый… Зеринге, – чуть запнулся Рудаз ир-Салах на его прозвище, но все-таки справился с собой. – И все-таки назвать их несправедливыми не могу. Печальная история… Чего же ты хочешь от меня? Чем я могу помочь… если не тому юноше, то хотя бы памяти о нем? Обелить его имя? Так ведь меня там не было. Разве что ты сам…

– Нет, – холодно и тяжело уронил Халид. – Я ни перед кем и ни о чем свидетельствовать не буду. Но ты должен знать, уважаемый ир-Салах, что если вернуться назад и поехать в Казрум по пастушьей тропе, то непременно наткнешься на тело Анвара-халисунца. Мало ли, вдруг ты захочешь все-таки похоронить эту мразь. Да и лошадь его где-то там же бродит, вот ее точно стоит найти.

– По пастушьей тропе, значит… – вздохнул караван-даш. – Вот оно как… А что же Туран?

– А что Туран? Уже у невесты, наверное, – пожал плечами Халид. – И если он передумает возвращаться к тебе на службу, сделай милость, не уговаривай. Не для него это. Чтобы бегать с волками, теленку мало отрастить крепкие рога и копыта.

– Вот, значит, как… – задумчиво повторил караван-даш. – Но ты говорил не про одну смерть…

– Не про одну, – согласился Халид. – И клянусь тебе душой того самого Халида, что этот человек заслужил свой приговор. Не жалей о нем, когда узнаешь имя. Случается, что тигр носит ошейник и делает вид, что служит человеку, но рано или поздно жажда крови возьмет у него верх над послушанием. А уж если он попробовал кровь на вкус, то тем более уже не остановится. Не жалей ни о нем, ни о хлопотах, которые тебя ждут, уважаемый. Ты слишком долго поворачивался к тигру спиной, и поверь, рано или поздно он бы на эту спину прыгнул.

– Я тебя понял, – тяжело промолвил ир-Салах. – И вправду много беспокойства ты принес в мой караван. Но бедой это не назову. И если все так, как ты говоришь, мне бы тебя поблагодарить, уважаемый Зеринге. Что я могу для этого сделать?