Темные ночи августа

Летчики вошли и огляделись. Висячая керосиновая лампа над столом. Большой посудный шкаф, ларь, сундуки, стулья с высокими спинками. На полу домотканые дорожки. Все тяжелое, основательное, прочное.

Хозяин сидел в резном кресле у печи. Это был седой старик с кирпично-красным лицом, цветом которого он, видимо, был обязан морскому воздуху и ветру. Хозяин сдержанно кивнул летчикам и потухшей трубкой указал на стулья вокруг стола: садитесь.

Дочери стояли рядом. Старшая — Маргит — смотрела на летчиков строго-выжидающе, младшая — с любопытством.

— Хорошо у вас, — сказал Лазарев.

Он подошел к стене и начал разглядывать фотографии сыновей старого Михкеля. Один был суровый, с твердо сжатым ртом и шапкой жестких волос.

— Андреас, — сказал хозяин не оборачиваясь. — Воюет.

Младший сын походил на Эллу.

— Олев, — сказал старик. — Этот утонул.

Кивком головы хозяин снова показал летчикам на стол, потом, чуть наклонившись к старшей дочери, коротко бросил: «Маргит!» — и рукой, в которой была трубка, ткнул в угол высокого шкафа.

Маргит принесла квадратную бутыль темно-зеленого стекла и стаканы.

Навроцкий быстро достал фляжку со спиртом.

На столе появились соленые огурцы, грибы, вяленая рыба, испеченный на поду хлеб, моченые яблоки. Маргит поставила на стол большое керамическое блюдо с дымящейся картошкой, сверху она была посыпана укропом.

Он говорил по-русски чисто, но медленно, подбирая слова: ходил за рыбой в океан, плавал на шведской шхуне, бил с русскими зверя у Ян-Майена… Знавал русского шкипера Иванова из Питера. Не встречал ли его Навроцкий? Летчик ухмыльнулся: нет, шкипера Иванова он в Питере не встречал. Михкель понимал и шведский, и английский. Навроцкий задал ему несколько вопросов по-немецки. Старик медленно ответил. Не говорит ли он по-французски? Нет, французского он на море не слышал.

— А как здесь осели? — спросил Навроцкий.

— Овдовел, — сказал хозяин. — Дети…

Родина… — Старик помолчал. — Земля трудная, но есть лес, угодья, в море рыба — салака, угорь…

Раскрасневшись от еды и питья, хозяин попыхивал трубкой и говорил все тем же ровным, неторопливым голосом:

— Наш остров больше… На других живут две-три семьи… А на саарах и лайдах только птицы. Мертвые острова.

Погас в печи огонь, в лампе замирал слабый звон выгорающего керосина.

Летчики поднялись. Старик пожал им руки не вставая с кресла.

— Элла, проводи.

— Не стоит хлопот, — сказал Навроцкий.

— Нет, — сказал хозяин. — Здесь дорога крутая.

Летчики вышли. Пахло прелым навозом, в темноте под ветром шумели деревья.

РАССКАЗЫВАЕТ СТОГОВ

До запуска моторов оставалось четверть часа. Навроцкий с непокрытой головой (шлемофон он держал в руке), в хорошо пригнанной летной одежде, разгуливал по стоянке и с рассеянной улыбкой слушал Преснецова. Тот курил, что-то весело рассказывал. До меня долетали обрывки фраз:

— …нет, нет… а-а… вернусь, сделаю.

Вернусь! Он, видать, забыл, куда мы идем. К черту же на рога лезем! Я не думал об этом перед первым вылетом, но теперь-то знал, что нас ждет. Страшно было подумать! А они смеялись — такие молодые, такие живые… А я никак не мог настроиться на полет, в голову лезла всякая ерунда. Вдруг вспомнил, как Навроцкий стирал носовые платки, как Преснецов раскладывал на подоконнике папиросы для просушки… Эти мелочи должны были потерять для нас всякое значение. Но их-то я и вспоминал, словно табак и постирушки привязывали нас к жизни. «Вернусь, сделаю…»

Штурман на флагманской машине открыл астролюк, поднял над головой ракетницу и выстрелил.

Грехов запустил двигатель. Краем глаза я взглянул на часы: двадцать ноль-ноль. Рядом на малом газу стреляла машина Преснецова. Я натянул шлем, не глядя нашел гнездо внутреннего телефона.

— Проверить пулеметы!

Я поднял ствол к горизонту и нажал на спуск. Острые вспышки трассирующих пуль растаяли в сумерках.

А вокруг уже мигали бортовые огни самолетов, которые выруливали из леска и со стороны хуторских построек: группа подтягивалась к старту.

Легкий толчок. Машина оторвалась от взлетной полосы, на миг зависла над землей и медленно полезла в небо.

Грехов сделал энергичный разворот и быстро нагнал машину Рытова. В зеленоватом свете кабин лиц, конечно, было не разглядеть, но я узнал самолет по бортовому номеру. Мы пристроились в левый пеленг. Справа и чуть ниже нас летел Преснецов.

После сбора группа легла на заданный курс и пошла с набором высоты. Я хорошо видел языки пламени из выхлопных патрубков. Впереди нас шли две машины. Скоро они погасили навигационные огни и растаяли в дымке.

Стрелка компаса дрогнула и поползла вправо.

— Командир, курс! Мы отклоняемся.

Грехов не ответил, но стрелка тронулась влево. Ага, проснулся! Налегает на колонку управления, ворочает штурвалом, нажимает на педали.

Мы встали на курс. Я заглянул в пилотскую кабину. Грехов сидел неподвижно, на его лице играли отсветы приборных ламп.

— Командир, — позвал Грехова стрелок, — я отсырел.

— Потерпи, Ваня. Немец тебя выжмет.