Темные пространства

Джон Фитцжеральд Руперт родился в 1916 году в Нортоне, штат Огайо. Колледж, Принстонский университет, Сорбонна. Магистр архитектуры, один из авторов проекта нового делового центра Абиджана. В возрасте 29 лет поступил в школу Кандерса — как раз накануне ее бегства из Голландии. В школе он был одним из самых молодых. Да и сейчас не совсем стар — 59. После смерти Кандерса, как и все, бесследно исчез. Поместье куплено в 64-м году. С тех пор Лопес-Руперт безвылазно живет в нем, ничем себя не проявляя. Впрочем, никто и не следил за мистером Лопесом — с какой стати? Посещал его кто-нибудь? Неизвестно. Совершал ли он сам какие-то поездки? То же самое. А главное — чем он занимался? Все это мне предстояло узнать.

Следовало составить план действий, а для этого изучить план поселка и данные о соседях, которыми меня заботливо снабдили мои помощники, но тут я почувствовал, что моей работе все сильнее мешает одно банальное обстоятельство — я испытывал голод. Немудрено — перед отлетом я выпил лишь чашку кофе. Да и вчера: ужинал я или нет? Скорее всего нет — едва добрался до постели.

Я повернулся к холодильнику, испытывая при этом нехорошее предчувствие. Так и есть: холодильник был пуст, лишь бутылочки с соками пестрели на стенке. Я не люблю готовить и вообще заботиться о хозяйстве, в нашей семье этим занимается Янина. Но сейчас ее нет рядом — после того разговора в монастыре она умчалась в Россию, как и я, сидит перед дисплеем, роется в архивах, собирает все, что известно о попытках развития психики высших млекопитающих. Попытки такие предпринимались неоднократно — можно вспомнить хотя бы дельфинов. В последнее время мы общаемся лишь по визору, да и то недолго. Между прочим, она сообщила, что дважды пыталась связаться с Лютовым, но он не отвечал. В общем, проклятые заговорщики Кандерса сделали мою жизнь совершенно невыносимой: вначале лишили меня заслуженного отпуска, а затем отняли жену, которая, как и я, день и ночь разгадывает составленные ими головоломки. В результате я сижу перед пустым холодильником, а в животе урчит все сильнее.

Я взглянул вниз — слепя глаза раскаленным песком, подо мной расстилалась пустыня, — потом на карту. Судя по всему, ближайшим местом, где я мог нормально поесть, был Хартум. Можно было, конечно, приземлиться в одном из небольших поселков на Ниле, но, как я ни был голоден, рисковать все же не хотелось — слишком велики были шансы встретить или европейские блюда третьей свежести, или нечто неудобоваримо-африканское. Приходилось принести в жертву молоху пищеварения по крайней мере час времени — Хартум находился за пределами моего коридора.

Однако времени ушло еще больше, чем я рассчитывал: вначале я никак не мог связаться с диспетчером международного аэропорта в Хартуме, а когда наконец связался, мне грозным голосом приказали оставаться в воздухе и ждать разрешения на посадку. Минуты ожидания растянулись в целую вечность; я и не знал, что так проголодался. Когда наконец на экране возникла африканка, сообщившая мне посадочный терминал и номер платформы, мне показалось, что она злорадно усмехается, догадываясь о моих мучениях; я готов был ее убить, но вместо этого любезно поблагодарил — с диспетчерами международных аэропортов лучше не ссориться, иначе в следующий раз будешь болтаться в небе, пока не кончится ее смена. Видимо, аэропорт был действительно перегружен, поскольку меня посадили не в терминале «восток» (как полагалось, исходя из направления моего дальнейшего полета), а в «чужом» терминале «юг». Мне, впрочем, было все равно — лишь бы поблизости оказалась какая-нибудь закусочная. К счастью, с этим все было в порядке: еще с посадочной платформы я заметил огромную стилизованную букву «F». Она горела нежно-изумрудным огнем, подобно маяку или звезде, указывая голодающим путь к спасению и заодно сигнализируя, что предприимчивые японцы из «Home Food Indastries» опередили в этом уголке Вселенной старину Мака и прочих конкурентов.

Внутри было многолюдно, мне даже пришлось ждать. Угнездившись наконец за столиком, я приступил к пиршеству, попутно разглядывая окружающих. «Национальная революция» начала века, побежденная в политике, одержала победу в другой области — в одежде. Унифицированный европейский костюм практически исчез, уступив место, с одной стороны, традиционным одеяниям, вплоть до самых архаичных, а с другой — локальным стилям различных групп, сект и движений. Поэтому толпа, особенно в таком месте, как международный аэропорт, выглядела достаточно пестро.

Слева от меня неторопливо поглощал рагу смуглый человек с жесткими черными волосами, одетый во что-то вроде красного жилета до колен. Прямо напротив сидели арабы — усатый толстяк и женщина, закутанная в белое. Лишь иногда показывалась из-под одежды тонкая рука. Рука была красива, но я не уверен, что пришел бы в восторг, увидев лицо ее обладательницы — восточная красота оставляет меня равнодушным. Еще были африканцы в клетчатых плащах, индийцы, евреи, сербы…