Темные силы

Невозможно было без слез смотреть на него. Еще горше становилось, когда старик с лихорадочным оживлением принимался заботиться о том, чтобы получше нарядили покойника. И Васю нарядили в его праздничную розовую рубаху, чистыми холщовыми онучами обвили ему ноги и обмотали их веревочкой, новые лапти надели. Старик, надрываясь от печали, сам примочил ключевою водою волосы покойника, сам старательно расчесал их своим роговым гребнем. Расчесав их, он не выдержал – приник своею седою головою к голове покойника, прильнул губами к его мягким, шелковистым волосам – и зарыдал тяжко, безутешно. Словами не высказать горя…

На третий день Васю похоронили… Старик вдруг притих, ни на что не жалуется, не плачет, сидит да молчит, только, казалось, еще пуще сгорбился; потемнело его страдальческое лицо. По целым часам, молча, просиживал он на могиле своего друга «Васеньки», и только тихо вздыхал. По ночам сторожиха слышала, как он бредил – звал Васю или переживал еще раз во сне страшную сцену на колокольне и успокаивающим тоном повторял: «Иди, иди, голубчик! Не бойся!» Не раз ночью он просыпался и окликал своего товарища: «Вася, ты спишь? Вася! А, Вася! Ты где?» А потом, придя в себя, вспомнив о своем одиночестве, он опять валился на свое жесткое ложе и тихо-тихо плакал.

Однажды он сказал сторожу:

– Смотри, Иван… Когда я помру, положи меня вместе с Васей – в одну могилку. На земле мы были «неразлучники» – и в земле разлучать нас непочто!

– Ладно, ладно, дедушка! – говорил Иван. – Сделаем в твое довольство…

Через восемь дней после смерти Васи не стало и старика. Он умер тихо, неслышно, словно заснул.

Сторожиха утром пришла к нему в каморку и нашла его на лавке. Старик сидел перед столом, положив на стол руки и на руки опустив голову.

«Вот у места спать улегся»… – заметила про себя сторожиха.

Она хотела разбудить его и уложить на постель – подошла, взяла его за плечо, а плечо уже холодно… И в ту же минуту, как сторожиха пошевелила его, его голова скатилась с рук и тяжело стукнулась о стол…

Исполнили последнюю волю старого слепого.

Разрыли еще свежую могилу Васи и на его гроб поставили гроб старика. Высокий бугор насыпан над ними. Иван сам смастерил большой деревянный крест – белый, сосновый, блестящий и без всякой надписи водрузил его на могиле. Хороший крест – лет десять простоит он! А надпись… Зачем она? Разве кто-нибудь станет отыскивать могилу наших братанов!

Каморка в церковной сторожке на время опустела, а затем опять поселились в ней какие-то убогие.

Прошли года. Общая братская могила уже опустилась, заросла травой. Весной жаворонок поет над нею. В каждый праздник над погостом в свежем утреннем воздухе по-прежнему звонят и гудят колокола, наполняя звуками своих медных гортаней ближние и дальние окрестности. Зычными своими голосами торжественно поют колокола и над могилой братьев-слепцов, так любивших при жизни их звон и гул…

                                                                        Терехин сон

                                                                   Святочный рассказ

Терентий только что отужинал. Он сидел, молча, и задумчиво смотрел, как жена убирала со стола и сметала с него хлебные крошки.

– А надо быть, завтра придется за хлебом к Кузьмичу идти, – проговорил он, почесывая затылок.

– Да как же… знамо, придется! – отозвалась Марина. – Муки нисколечко нету… хошь бы тебе горсточка осталась… Вся в квашню ушла вчерась.

– Ну, уж и Кузьмич!.. А-ах! – продолжал Терентий, потряхивая головой. – Ужо сдерет он с нас… Без соли солоно станет… Высчитает…

– В этакой голодный год людям – горе, а им, каторжным, раздольице, вишь! Поди, мошну-то набьет… Невпроворот… Леший толстопузый!

– Набьет! Как не набить… – решительно поддакнул Тереха и замолчал.

Жена ушла за перегородку и шибко застучала там кринками.

– Вот разве от начальства из управы пособие выйдет[1], – немного погодя, как бы в утешение себе заговорил Тереха. – Сказывают: будто, выйдет… Вон Васька Хорек говорит: сам онамеднись в городе, на базаре, слышал…

– Дожидайся! – проворчала Марина из-за перегородки. – До той-то поры еще десять раз помрешь…

Опять молчание.

В светце горела лучина, слегка потрескивая и роняя искры на щелеватый пол. Красноватый, брезжущий свет расходился по избе; видны были закоптелые бревенчатые стены, большая закоптелая печь, полати и свесившийся с них край обтерханного овчинного полушубка. Мороз затейливо разрисовал белыми, льдистыми узорами маленькое оконце… Худой и жалкий рыжий кот сидел на лавке и тихо мурлыкал. Явственно было слышно, как на улице заскрипели полозья: знать, проехал кто-нибудь. Терентий наклонился к окну и поглядел в него через просветы, оставшиеся на стеклах кое-где между льдистыми узорами.

– Вызвездило… – промолвил он. – Видно, опять мороз закрутит…

– И студено же стало у нас нонче в избе! – отозвалась жена, все еще продолжая рыться за перегородкой. – Пряла вечор, так ноженьки просто застыли – не приведи бог! Маёта!.. Как зачнуть ныть – моченьки нет… С полу-то уж больно несет.

– Как не нести! – согласился Тереха. – Вон ведь в углах-то – промерзает… Старое строенье! Известно…