Темные тайны

Диана повернулась к Дебби с таким выражением, словно ожидала услышать рассказ как минимум о функциональном половом расстройстве, а то и об увечье.

— Девочки, тетя Ди привезла вам книжку с наклейками…

— Идите играть к себе в комнату, чтобы я могла поговорить с мамой.

Диана всегда разговаривала с ними жестче, чем Пэтти, подражая манере рассерженного отца: тот, когда они сами были детьми, так преувеличенно-шумно на них ворчал и с такой напускной суровостью, что они уже тогда понимали, насколько это несерьезно. Пэтти, в свою очередь, просительно посмотрела на Мишель.

— О, книжка с наклейками! — В восклицании Мишель было лишь чуть-чуть больше восторга, чем она на самом деле испытывала.

Она всегда охотно приобщалась к любым тайнам взрослых. А как только Мишель делала вид, что ей чего-то хочется, Либби, сосредоточенно сжав зубы, тут же была готова это у нее отнять. Либби родилась в Рождество, а это означает, что ей всегда будет мало подарков. Пэтти обычно откладывала для нее лишний — а теперь мы поздравим Либби с днем рождения! — но все прекрасно знали, что Либби почти всегда чувствует себя обделенной.

Пэтти знала все это о своих дочерях, но почему-то всегда забывала. Нет, с ней определенно что-то не так, ведь ее каждый раз удивляют эти их особенности.

— Хочешь, пойдем в гараж? — спросила Диана, хлопая по пачке сигарет в нагрудном кармане.

— A-a… — начала было Пэтти.

С тех пор как Диане исполнилось тридцать, она бросала и вновь начинала курить по крайней мере дважды в год. Сейчас ей тридцать семь (и выглядит она куда хуже Пэтти), но Пэтти давно поняла, что лучшая поддержка для сестры — не комментировать ее решения и идти в гараж. Так же вела себя мама с отцом. Он умер от рака легких вскоре после того, как ему исполнилось пятьдесят.

Пэтти последовала за сестрой, готовясь рассказать, что ферма потеряна, и ожидая, что сестра, возможно, начнет ругать Раннера за то, что он тратил деньги направо и налево, и ее за то, что позволяла ему тратить деньги направо и налево. А может, будет молчать и просто кивнет, как она это умеет делать.

— Так что там у Бена с «этим самым, сама знаешь»? — процитировала Диана племянницу, садясь на любимый скрипучий раскладной стул. Она прикурила и тут же отогнала дым от Пэтти.

— Ничего страшного. Странно — да, он покрасил волосы в черный цвет. Что бы это могло значить?

Она ждала, что Диана рассмеется, но та молчала.

— Как у Бена дела, Пэтти? В целом? Как он себя ведет?

— Не знаю. Ходит угрюмый.

— Он сроду такой. Даже крохой вел себя как кошка. То ласковый, то вдруг смотрит на тебя, будто понятия не имеет, кто ты такая.

Так оно и было. Уже в два года Бен был поразительным существом. Вдруг немедленно требовал любви и нежности — хватал ее за грудь, за руку, но как только получал нужное (а это случалось быстро), обмякал и ни на что не реагировал, пока его не отпускали. Она возила его к врачу, Бен там сидел неподвижно, плотно сжав губы, — мальчик-стоик в водолазке и с удручающей способностью никого не пускать в душу. Кажется, тогда даже врач не на шутку перепугался и, сунув Бену дешевый леденец на палочке, велел прийти через полгода, если в поведении ребенка ничего не изменится. Ничего не изменилось.

— Угрюмый вид — это не преступление, — сказала Пэтти. — Раннер тоже угрюмый.

— Раннер мудак, а это не одно и то же. Бен на него не похож.

— Ему пятнадцать лет, — начала Пэтти и замолчала.

Взгляд упал на банку со старыми гвоздями на полке, банку, которую вряд ли передвигали с тех пор, как ее туда поставил отец. На банке была прилеплена бумажка с надписью «Гвозди» прямым отцовским почерком.

От цементного пола в гараже тянуло холодом сильнее, чем с улицы. В одном углу стояла старая пластиковая бутыль с замерзшей водой, деформировавшей стенки. Воздух, который они выдыхали, да и сигаретный дым, прежде чем раствориться, долго стоял столбом. Но все равно она чувствовала себя удивительно хорошо среди всех этих старых инструментов, которые до сих пор мысленно представляла в руках отца: грабли, топоры самых разных размеров; на полках теснились банки с шурупами, гвоздями и шайбами. Добрые чувства вызывал даже металлический ящик для льда с проржавевшим дном: в нем отец остужал пиво, когда слушал здесь радиорепортажи с бейсбольных и баскетбольных матчей.

Вот только было тревожно оттого, что Диана так мало говорит, ведь обычно она предлагает множество версий, даже если не придерживается никакой конкретной точки зрения. Еще больше тревожило, что сестра сидит почти неподвижно, а не озирается вокруг, примечая, что бы поправить или переставить, потому что Диана — натура деятельная и не может просто так сидеть и разговаривать.

— Пэтти, я должна тебе рассказать то, что слышала собственными ушами. Я сначала вообще не хотела ничего тебе говорить, потому что это конечно же неправда. Но ты мать, и тебе следует быть в курсе и… черт, не знаю, просто ты должна знать.

— Говори.

— Играл ли Бен когда-нибудь с сестрами так, чтобы это выглядело подозрительно?

Пэтти молча смотрела на Диану, не понимая, о чем она толкует.