Темные ветры империи

— Выпить хочешь? — с порога спросил он.

— Пока нет.

— А чего хочешь?

— Вообще-то я только из-за стола.

— Я не об этом. Хваткий мужик.

— Лося!

— Которого? — прищурился он.

— Того самого. Ты знаешь.

— Недешево это тебе встанет.

— Чего ты хочешь? — начал я обратный торг.

— Дай прикинуть. Присядем, — показал на грубый, самодельный стул возле стола. Сам уселся напротив. — Мне нужна та штука, которой ты там, у танка, глушанул. Лучше две.

— Неслабо. Вообще-то они мне и самому нужны. Ладно, на одну договоримся.

— На две и без базара. Как задаток пойдут. За Лося я и машину могу у тебя забрать, а ты отдашь. Сам знаешь.

— Это ты хватил.

Во мужик торгуется! Любо-дорого посмотреть. А еще Коммунист. А ведь действительно отдал бы. Не сразу, но отдал бы.

— Пистолет, — показал он кривым пальцем на мою грудь.

— А вот это уже перебор. Это — мое личное оружие.

— Перебор, — согласился Степан. Он помолчал, рассматривая меня.

— Понимаю. Оружие… А другое чего есть? Автомат там или еще чего. С патронами, конечно.

У меня, как в известном скетче говорится, было. Но над этим стоило подумать. И крепко. Меня всегда удивляло, почему на подмостках мало, да что там мало — практически нет спектаклей про торговцев. Навскидку в голову приходит лишь мамаша Кураш (или Кураж? — не помню) да и все, пожалуй. А ведь какая замечательная вещь могла бы получиться. Ведь что правит миром? Любовь, власть и деньги. Ну и еще, конечно, лень и зависть, но это, в общем-то, производные. Как и страх. Про любовь пьес выше крыши, про власть тоже хватает, взять хоть ту же «Король Лир», а вот про собственно деньги, про торговлю что-то нет. Видно, те, кто пишут, от собственно торговли далеки. Потому и «художник должен быть бедным». Ага! А прокурор каким должен быть? А пенсионер? Тогда в силу вступает новая сентенция: «В стране не хватает денег».

— Ну есть вариант, — медленно проговорил я. — Только так. За красивые глаза никаких авансов. Это ты можешь мальчиков за углом разводить. Не меня. Понял?

Коммунист кивнул:

— Карта. У меня есть карта. Отдать не отдам, но показать могу. Хочешь, можешь перерисовать или чего хочешь. Баш на баш. Прямо сегодня. А то и сейчас, — прищурился он. — Годится?

— Одна граната.

— Две! Я же сказал. Чего ты торгуешься на пустом месте? Все равно, кроме меня, тебе никто ничего не покажет.

— А ты почему?

— Я же не спрашиваю, зачем тебе Лось.

Разумно. Тут действительно мало что можно возразить. Но я нашел что.

— Познакомиться хочу.

— Верю! — воскликнул он.

Наверху кто-то заплакал. Или за стенкой? Не понял. Уж очень увлекательное это оказалось дело, торговаться. Человек окунается в процесс с головой.

— Вот понимаешь — верю. Поэтому я могу проводить тебя до самого места. Просто вот до порога. Карта сейчас, а оружие потом. Все честно. Ну?

Да черта ли мне! Двух «какашек» мне жалко, что ли? Это же не оружие в полном смысле этого слова, так, пугач. Правда, очень эффективный. Ну что он, в конце концов, в соседей их станет кидать? Ну кинет, если совсем с головой не дружит. Раз и другой. А потом ему рожу его хитрую начистят. А карту посмотреть не мешало бы.

— Уговорил. Здесь и сейчас, — заявил я.

— Пошло дело! — обрадовался он и вскочил. — Посиди, я сейчас. Точно выпить не хочешь? У меня самогонка легонька, как утренний воздух. Глотаешь и не чувствуешь. А?

— Карту давай, Коммунист.

Он вышел в дверь, ведущую, видимо, во внутренние комнаты. Кстати, и на второй этаж тоже; при входе и в сенях лестницы наверх я не увидел.

Глухоты и даже предрасположенности к ней у меня никогда не наблюдалось, так что я вполне обоснованно предполагал, что по звуку его шагов сумею определить направление его движения, но ничего подобного. Здесь, в комнате, я слышал его шаги, даже легкий скрип половиц, а едва он закрыл за собой дверь — все. Тишина. Как в бункере, если не считать доносящегося из-за стены плача ребенка и чьего-то приглушенного голоса, что-то говорившего нараспев. Возможно, это колыбельная, не знаю. Наверное, я никогда не слышал колыбельных песен.

У меня появилась возможность оглядеться.

Ну, мебель ничего интересного не представляла, хотя здоровенный буфет со стеклянными дверцами заслуживал внимания. По-хорошему от такого не отказался бы небольшой музей местного значения. Скажем, районного. Несколько грубоват, если на мой городской, весьма усредненный вкус, здорово пришибленный лакированными поверхностями сугубо прямоугольных форм, но, учитывая, что и в музеях мне приходилось бывать, то, наверное, я могу определить это как городской ампир сталинского периода. Патефон… Патефон! Рядом старая радиола «Эстония». У них тут чего, у каждого музей? У одного оружие, у другого… Другому тоже хочется оружия. Только действующего. Похоже, что я попал в логово оппозиции существующей власти. А что? Противостояние есть основа демократии. Глядишь, так я стану катализатором прогресса. Хотя, вообще-то, мои должностные инструкции и правила запрещают мне участие в политических партиях и движениях.