Темные зеркала

Где же доктор? Крепясь, он прошелся по комнате, задержался у шахматного столика, где фигурки слегка запылились, столь долго стояла позиция партии с Максимом. Игралась партия третий год, ходы передавались в письмах, а писались они реже и реже. Недосуг. Забавы. Прошло время забав, давным-давно прошло. Или, напротив, вернулось? Все бросить и кончать жизнь в ветеранском собрании, командуя деревяшками, коли разучился управлять людьми?

Он резко смахнул фигуры. Звуки падения отрезвили и устыдили его. Лернер наклонился, поднимая с пола бессловесные армии. Нехорошо, если Надя заметит, огорчится.

С покрасневшим от прилива крови лицом он искал шахматы и выпрямился не раньше чем поднял последнюю пешку.

Успел к приходу врача.

— Что наш больной? — Гольц, толстый, шумливый, вкатился в комнату, — Э, батенька! По лицу ясно, ремонта не требуется. Крохотная профилактика, не более. На что жалуемся?

— Совестно вас беспокоить, право. Голова приболела немного.

— В висках стучит?

— Временами.

— Затылок давит?

— Когда наклоняюсь.

— Сердце?.

— Не чувствую. Изредка защемит, если быстро по лестнице поднимаюсь.

— Отлично, отлично, — Гольц раскрыл саквояж, старый, натуральная кожа, вытащил аппарат для измерения давления, молоточек, зеркальце, деревянную трубочку, — Раздевайтесь.

— Да у меня только голова…

— Раздевайтесь-раздевайтесь. Тепло, комаров нет, чего ж церемониться.

Лернер покорно сносил расспросы, постукивания, замес жцвота, сгибал и разгибал руки, приседал, послушно глядел в зеркальце, которым доктор слепил его, пуская зайчик.

— Позвольте коленку — постучать… М-да… А теперь встаньте, закройте глаза и указательным пальцем коснитесь кончика носа…

Потом мерялось давление, на одной руке, на другой, выслушивалось сердце, еще и еще…

Наконец, доктор вернул инструменты в саквояж.

— Нервы. Одни только нервы. Легкие — отличные. В сердце шумок, но пустяшный. Э-э… Стул нормальный?

— Да.

— Вот видите! — невесть чему обрадовался Гольц, — Рациональная диета При вашей конституции, доведись — ну, в порядке гастрономических фантазий, — доведись вам икру ложками наворачивать, всякие трюфеля с расстегаями — в год кондратий хватит. Полный прогрессивный паралич. А при диете — смотреть приятно.

Лернер торопливо застегивал рубаху.

— Значит, ничего страшного, доктор? — Надя пытливо смотрела на врача.

— Абсолютно. Главное — отдыхать. Не выматываться. Я микстурку пропишу, попьете недельку-другую. И обязательно гулять перед сном, полчасика ежевечерне. Сегодня и начните.

— А травы? Стоит травы пить?

— Ну… Пустырник, валериану… Не повредит.

Надя с Гольцем вышли в коридор, о чем-то зашептались. Конспираторы.

Заправив рубаху в брюки, Лериер попытался прислушаться, затем подошел к двери. Не вовремя скрипнула половица.

— От Дмитрия, братца, вестей нет? — Вопрос был скользкий. Правда, Гольца они знали давно, еще по Швейцарии, и подвохов не ждали.

— Нет, — коротко ответила Надя.

— Мы ведь с ним однокорытники. Как развела судьба! — Доктор вздохнул. — Ну, я побежал. Помните, Надежда Константиновна: покой, прогулки и сон.

Лернер на цыпочках вернулся к дивану, пережидая, пока уйдет Гольц.

— Ты слышал, что говорил доктор? Покой! Попроси на службе отпуск.

— Уже, — и он рассказал о сегодняшнем, рассказал, как всегда, без утайки, умолчаний. Надя не перебивала, не охала сочувственно, просто сидела и слушала.

— Пусть отойдет, отстоится, тогда и решишь, — после минутной паузы сказала она.

— Отстоится, — повторил Лернер. Он смотрел, как копается Надя в бюро, перебирая пакетики, и, найдя, радуется:

— Остался один! А завтра закажу в аптеке.

— Кто остался?

— Корень валерианы. Сейчас сделаем настой.

Подлив в спиртовку лилового денатурата, она разожгла огонь. Пламя, хорошо видимое в свете тусклой пятисвечовой лампочки, оказалось жарким, вода вскипела быстро. Сняв кружку с огня, Надя отмерила ложку трухи, высыпала в воду и прикрыла блюдцем.

— Пока настаивается, мы погуляем.

— Не хочется сегодня.

— Погуляем, погуляем. Обойдем квартал.

Он подчинился, хотя ноги гудели, на неделю вперед нагулялся.

Вечер случился теплый и тихий. Окна домов по привычке оставались зашторенными, хотя воздушных налетов не было с весны. Фонари светили почти прилично, новые «экономические» лампочки позволяли если не читать, то спокойно идти, без риска споткнуться, ступить в, лужу.

Навстречу попался отряд швайнехундов. Ведомые бригадиром, они шли на ночевку.

— Десять часов, — заметил Лернер.

— Да, им бром не потребуется. Пока дойдут, кормежка, политзанятия — глядишь, полночь. А в половине шестого— подъем.

— Ты, кажется, их жалеешь?

— Возможно, — Было непонятно, шутит Надя или говорит серьезно.

— Напрасно. Им повезло. Немцы — нация прагматиков. Никакой мести, зряшной траты человеческого материала. Только справедливо — отработать века праздности и тунеядства. В России с подобными иначе поступят.

— Иначе? Будут стрелять, резать?

— Именно. И вешать, непременно вешать. Слишком много грехов скопилось. Но хватит, давай наслаждаться вечером, раз гуляем.