Темные зеркала

— Скоро? Он уже заполнен. И, нет худа без добра, мы даже смогли повысить концентрацию кислорода в отсеках за счет усиленной подкормки лишайника. Так что адаптация поселян прошла практически безболезненно, и Свотра скоро выйдет на график добычи. Нас, я уже говорила, напрямую производство не касается, но все-таки… Невыполнение плана может дискредитировать нашу работу.

Шарову казалось, будто он уже месяц сидит в этом кабинетике, ведет бесконечные и безрезультатные разговоры, ни на пядь не приближающие его к цели. Болезненная адаптация, не иначе. Пора проситься на добычу русина, где много-много кислорода.

— Благодарю вас за сотрудничество. Вероятно, мне придется и в будущем прибегнуть к вашей помощи.

— Я всегда готова исполнить свой долг, — Показалось ему, или действительно в голосе Орсеневой послышалось облегчение? Будто это имеет значение.

Он попрощался, вышел в первую комнату, комнату с микроскопами, как обозначил он ее для себя. Три лаборантки (если это были лаборантки) поспешно уткнулись в окуляры. У двери, на стуле, терпеливо ждал Зарядин. Похоже, его очень интересовали плакатики, развешенные по стенам лаборатории:

РУССКАЯ НАУКА ШАГАЕТ СТОЛБОВОЙ ДОРОГОЙ! НЕРУССКАЯ ЮЛИТ КРИВЫМИ ТРОПАМИ!

ПРОСТОМУ, ЧИСТОМУ НАРОДУ — ПРОСТУЮ, ЧИСТУЮ НАУКУ!

Шаров опять подошел к окошку бокса, раздвинул кем-то сдвинутые шторки. Нет, видимость стала еще хуже, совсем запотело окошко. Легкие, значит.

— До свидания, сударыни, — сказал он громко. Те хором пробормотали что-то неразборчивое. Что ж, была без радости любовь…

— Куда теперь? — Зарядин, похоже, набрался бодрости в обществе дам. — К товарищу директора по науке?

— А вы сумеете найти его? — Шаров с сомнением посмотрел на переходы Научного корпуса. Двери и номера не все имели, а чтобы табличку какую — роскошь, излишество.

— Разумеется. Я в Алозорьевске каждую щель знаю, — Санитарный ответственный, похоже, не хвастал. Просто искренне заблуждался.

— Сколько же человек работает в научном корпусе?

— Семьдесят четыре, — Зарядин ответил сразу, без запинки. Таблица умножения на пять.

— А в Алозорьевске?

— Постоянный штат — две тысячи четыреста человек. Ну, еще, конечно, люди из рабочих поселков бывают, поселенцы…

— Много их, рабочих поселков? И много ли в них людей?

— Вот этого не скажу. Не мой уровень. Тысячи четыре, приблизительно.

Ладно, ограничимся пока шестью тысячами четырьмястами подозреваемыми. Минус единица. Лицо, называющее гибель людей замором, вне подозрений. Пока.

Магистр Семеняко оказался за дверью номер четырнадцать.

— Вот, видите, пакость какая! — Он показал Шарову баночку. — Наши медики дали. Руки болят. Кожа трескается и заживать не хочет.

— Правда? — Шаров внимательнее посмотрел на руки магистра. Не хватает еще лишай подцепить.

— Нет, это не заразно, — Семеняко перехватил взгляд капитана. — Наверное, из-за контакта с металлами.

— Какими металлами? — Шарову стало неловко. Хорош, нечего сказать. А еще докторский сын.

— Моя тема. Естественное перемещение. Удивительный феномен, знаете. Вот уран, например. Исчезает невесть куда, а на его место, опять же невесть откуда, перемещается свинец. И это безо всяких генераторов, молний, тихо и незаметно.

— Очень интересно, — покривил душой Шаров.

— Энергия, безусловно, расходуется, но внутренняя. Добраться до нее, извлечь, заставить работать — задача, достойная русской науки, — Семеняко обернулся на портрет Ломоносова, висевший над столом.

— Насчет науки… — Шаров решил, что одной речи за день достаточно, — Какие работы ведутся здесь, в Алозорьевске?

— В основном, прикладные, связанные с освоением. В перспективе, когда мы получим статус отделения Академии, сможем заняться и фундаментальными вопросами, но сейчас от нас ждут практической отдачи, быстрой и эффективной.

— А поподробнее?

— Прежде всего, лаборатория Орсеневой…

— Это я знаю, — поспешно вставил Шаров.

— Биохимическая лаборатория, самая большая, двадцать человек. Переработка органики, построение полузамкнутого цикла. Питание переселенцев — вопрос вопросов. Затем — механики. Разработка коммуникаций, транспортники. Группа астрономов — три человека. Метеорологи, геологи. Моя группа. В общем, решаем сугубо практические задачи. На создание вечного двигателя, беспроволочного телеграфа и прочих утопий не отвлекаемся.

— Вы все перечислили?

— Остается лаборатория директора. Там, действительно, теоретики. Наблюдение за полями перемещения и создание единой теории поля. Два человека.

— Вы как будто скептически относитесь к этой проблеме?

— Помилуйте, разве я смею? Я всего-навсего магистр, а Кирилл Петрович Леонидов — академик, десять лет провел в Кембридже.

— Но разве теория поля не признана лженаучной? — Шаров вспомнил университетские семинары. «Вещество, вещество, и еще раз вещество!», — ломоносовский завет.

— Директор вправе сам выбирать себе тему, — дипломатично ответил Семеняко.

— Вы поддерживаете связь со своими коллегами?

— Ну… — было ясно, что Семеняко задет. Словно калеке в лицо сказали, что он калека, — Мы получаем литературу — журналы, монографии… Сами посылаем статьи, без подписи, но все же…