Темные зеркала. Том второй (СИ)

А вот, кстати, и о творчестве, да простят меня за это слово. Увлекшись новыми знакомыми, я совсем перестал бывать в литературном клубе. А жизнь там, между прочим, текла, и народ каждый четверг приносил плоды своего недельного труда под профессиональное око председателя. Один я оставался не у дел и, в конце концов, почувствовав угрызения совести, решил-таки забежать ненадолго. (Надо же знать. что происходит в рядах единомышленников). Заседание заседанию – рознь. Иногда я выходил оттуда полным творческих сил и желания работать, а в иные посещения – выносил лишь отвращение, постепенно становившееся привычным, и тогда ручка казалась неподъемным грузом для ослабевших пальцев, а мозги казались сваренными вкрутую. Это случалось в моменты, когда мои рассказы подвергались перекрестному обстрелу жадных до критики членов клуба.

Заседание проводилось в здании школы, в специально отведенной для этого комнатке. Прямо скажем, она была невелика. Поэтому литераторы не торопились внутрь и кучковались в вестибюле с сигаретами в зубах. Кучки по два-три человека не сливались во что-то большее, и казалось, что бородатые мужики между собой незнакомы. Конечно, не все были бородатыми. Дамы, например, не были. Но у меня почему-то всегда создавалось впечатление, что я нахожусь среди лесорубов. Дикие свитера, надетые по случаю зимы и бороды всех мастей... А я и не ожидал, что кто-то кинется мне навстречу. Мягко говоря, я вовсе этого и не жаждал. Поэтому закурил и облокотился о перила лестницы, рассматривая контингент. Метры от литературы блюли свое достоинство – и я тоже...

Затушив окурок, я прошествовал в комнату. В воздухе реял привычный запах конюшни. Я взглянул на черную доску, позаимствованную видимо из какого-то класса. На ней уже была выведена тема сегодняшнего обсуждения и имя автора, заготовленного на заклание. Схема была ясна. Сначала автор зачитывает весь рассказ или отрывок из романа, а затем каждый из сидящих за длинным столом по очереди высказывает свое "фе". Обругать и плохую вещь и гениальную – просто. Ругать – не хвалить, ведь так? В конце выступают два оппонента, которые месяц выискивали блох в частоколе строк. Они хорошо подготовлены и их возмущение бездарностью и самомнением автора звучит убедительно для всех. Тем более, что остальные предмета не знают и впервые услышали его прямо здесь из уст разбираемого. Так было всегда и так будет во веки веков. Впрочем, гениев в кружке негусто. Здесь есть непризнанные поэты из народа и рафинированные выпускники московского литинститута. Не беда, что о них никто так и не узнал на "бывшей Родине". Узок кружок этих творцов, но почитаем здесь. Во всяком случае – главное, умение подать себя. А о реальных достижениях можно и умолчать, строго и загадочно намекая на то, что есть там что-то в прошлом, что вам здесь и не снилось.

Есть и дамы. Обязательные поэтессы с туманным взглядом и просто... пишущие нечто около литературы. Всерьез их никто не воспринимает, но и не гонит, понимая, что клуб не может быть чисто мужским, как его и называли до последнего времени. Тем более, что каждое заседание заканчивается неумеренными возлияниями после чего новоиспеченные парочки удаляются в укромные уголки трущоб южного Тель-Авива, потому что большинство метров проживает именно там. Нет еще должного уважения к талантам в этой стране.

Да, клуб – это некий семейный клан, где все повенчаны, некоторые даже официально. А я всегда чувствовал себя здесь чужим. Не родственником, а иногда и вовсе представителем инопланетной расы. На критику выработал какой-никакой иммунитет. Заводить романы было неинтересно, если не сказать – глупо. Хотя благосклонные взгляды ловил не раз и не два, но делал лицо кирпичом, вследствие чего прослыл импотентом. Хотя мог бы и голубым, но в однополых интересах замечен не был. Дамочки иногда попадались вроде бы ничего, но выслушивать в постели плохие стихи – благодарю покорно. Так вот я и остался неохваченным, а стало быть, пришлым, и статус этот не изменился ни на каплю за четыре года моего членствования в этом невнятном клубе.

Пришел торжественный момент открытия заседания. Я уселся поближе к двери и воззрился на доску, на которой крупно и коряво сообщалось, что сегодня состоится прием в клуб некой Евы (фамилия была уж совсем неразборчива), и еще, что она прочитает главы из своего нового, но еще недописанного романа «Роковая страсть». – Какой ужас, – пробормотал я. – Что именно? – поинтересовался, сидящий слева сухонький старичок. Я покосился на него. Очечки в стальной оправе, бородка и благодушное выражение лица. Я бы принял его за профессора, если бы не знал, что он пишет патриотические песни, которые никто не хочет петь.