Темный ангел

И, может быть, несмотря на свою скорбь, свой гнев, Констанца заметила холодную отстраненность, с которой он наблюдал за ней; ее лицо исказилось гримасой отвращения, и, кинувшись к Штерну, она замахнулась на него.

– Не смотрите на меня так! Оставьте меня в покое! Я ненавижу, когда на меня смотрят…

Штерн не двинулся с места, он оставался неподвижен, пока его колотили маленькие кулачки Констанцы – на его грудь, руки и плечи обрушился град ударов. Когда сила их стала сходить на нет, Штерн сделал неожиданное движение и перехватил кисти Констанцы. Он с силой сжал их, пока Констанца рвалась и извивалась в приступе бессильной ярости. Это взбесило Констанцу еще больше, ибо она выгнулась, стараясь одолеть его; и тут без всякой видимой причины она стихла и прекратила сопротивление. Она снизу вверх посмотрела на него, словно собираясь сдаться, хотя во взгляде ее не было и следа смирения. Они стояли, глядя друг на друга, и Штерн ослабил хватку.

Из-за плеча он бросил беглый взгляд на закрытую дверь, из-за которой доносились звуки рыданий Гвен. Затем продвинулся вперед.

– Попалась, – сказал он, уверенным движением обнимая Констанцу.

* * *

Когда наконец они оставили дом Мод, это была грустная процессия: Стини и Фредди поддерживали Гвен, которая еле переставляла ноги; рядом с ней семенила Мод; Констанца держалась сзади. Пройдя мимо Штерна, стоящего на ступеньках, она смежила глаза от яркого света и почувствовала, как в руку ей втиснули маленький клочок бумаги.

Позже, когда она развернула его, то выяснила, что он содержит адрес его квартиры в Олбани. Под адресом он написал: «В любой день после трех». Констанца некоторое время смотрела на послание, а потом, скомкав, швырнула через комнату. «Я не пойду туда, – подумала она про себя. – Не пойду». Но этим же вечером она разыскала клочок бумаги и снова стала рассматривать его. Он был – и это не удивило ее – без обращения и без подписи.

3

Дженна знала, где находится источник боли; она могла прижать руку к этому месту и сказать: «Вот где она. Тут моя печаль».

В тот день, когда Гвен и Констанца были у Мод и когда доставили телеграмму, Дженна в одиночестве сидела в своей чердачной комнатке и сочиняла письмо. Она писала Окленду самое трудное послание, потому что ей предстояло сообщить, что она ждет ребенка. Теперь будущему ребенку уже было три месяца, и она не могла больше тянуть. Ей казалось, что она сможет просто и ясно все объяснить, но никак не могла найти слов. Она уже несколько раз начинала это письмо и затем рвала его в клочки, потому что слова не складывались в нужный порядок. Предложения путались; ее охватывал жар и смущение; кончик пера спотыкался; слова мешали друг другу; она то и дело ставила кляксы.

Она хотела, чтобы Окленд понял ее, хотя заранее, еще когда шла к нему в гостиницу на Чаринг-Кросс, знала, что все это должно случиться. Дженна понимала, что может потерять его навсегда, и хотела, чтобы с ней осталась частичка Окленда, которую никто и никогда не сможет у нее отнять. Поэтому она и хотела все четко и ясно разъяснить ему: она не собиралась его загонять в ловушку; она никогда не ждала, что он женится на ней. Всего две вещи, сказала она себе, измарав очередную страницу и принимаясь за следующую: если она сможет написать ему об этих двух вещах, этого будет достаточно. Хотя она сразу же отклонилась от объяснений. Дженна начала подсчитывать суммы; она должна припомнить, сколько же у нее скопилось сбережений за период примерно в двенадцать лет. Они составляют семьдесят фунтов. Она начала прикидывать, сколько времени мать с ребенком смогут просуществовать на эти деньги – женщина, которая сразу же, едва только ее беременность станет заметна, останется и без дома, и без работы.

К тому же по утрам ее тошнило – она поймала себя на том, что хочет написать и об этом, – и как она старалась добираться до ванной комнаты, расположенной в отдалении от той, которой пользовалась другая прислуга, и там пускала воду в рукомойник, чтобы никто не услышал, как ее рвет. Она хотела написать о своих платьях, как на этой неделе ей пришлось распустить талию. Она хотела написать о той комнате в гостинице и о мрачном коричневом цвете ее стен; об усталом выражении глаз Окленда, когда он, лежа, смотрел на нее.

Все это было не главным; она должна отбросить несущественное, но оно упорно возвращалось. Чернил почти не осталось, бумага была дешевой и цепляла перо. В комнате, расположенной под самыми чердачными перекрытиями, стало невероятно душно.

Наконец она завершила письмо, заклеила конверт и аккуратно выписала загадочные цифры полевой почты Окленда. Номер был ей непонятен, и она опасливо рассматривала его: ей хотелось бы написать название какой-нибудь деревни, что-то понятное. Цифры пугали ее: так легко перепутать их.

Оставалось полчаса до возвращения Констанцы, но дом почему-то не был так тих и спокоен, как ожидалось: хлопали двери, слышались торопливые шаги и звуки голосов. Дженна спустилась в кухню, и тут ей все стало понятно: письмо посылать не придется.