Темный ангел

– В тот раз я был изуродован, вот в чем дело. Было изуродовано мое мышление и – кто-то может сказать – и мое сердце. Я хотел, чтобы ты это знала. Если ты будешь в состоянии понимать суть моего характера, если тебе это будет нужно, то мой рассказ поможет тебе многое объяснить. Понимаешь, это унижение крепко мне пригодилось. И давным-давно я понял, как мне повезло.

Он сделал паузу. В первый раз Констанца начала осознавать, что, должно быть, она допустила серьезную ошибку. Тон, которым он к ней сейчас обращался, был столь вежлив, что у нее мороз прошел по коже.

– И когда я ловил себя на том, что готов сделать неосмотрительный поступок или произнести слова, о которых потом буду сожалеть… – Он помолчал, глядя ей прямо в глаза. – Даже со мной это случалось… я вспоминал эту историю. Я думал о ней – и понимал, как она сказалась на мне. Она останавливала меня от желания быть слишком грубым и резким, она предостерегала от излишнего доверия всем прочим, а это огромное преимущество и в делах, и, как я убедился, в общении с женой. Спокойной ночи, Констанца. – С этими словами он открыл дверь, ведущую в соседнее купе.

Констанца спрыгнула на пол. Она схватила его за руку.

– Монтегю, куда ты уходишь? Я ничего не понимаю. Что тебя останавливает от… почему ты ничего не говоришь?

– Мне нечего сказать, моя дорогая. Иди спать.

– Я хочу знать. И ты мне расскажешь! Что ты можешь мне сказать?

– Ничего существенного. Забудь все. Уверен, это тебе удастся.

– Монтегю…

– Моя дорогая, мне неприятна мысль, что придется заниматься с тобой любовью в поезде… Нас ждет долгая дорога, и еще более длинное путешествие предстоит впереди. Думаю, будет куда лучше, если мы оба предадимся сну. – Он закрыл за собой дверь.

Констанца услышала звук щеколды. Ее охватил холод и стала бить дрожь. Нагота смутила ее своей глупостью. Она преисполнилась ненависти к себе. Она издала сдавленный вскрик гнева, а затем плотно, с головы до ног, закуталась в меховую шубу и застыла на месте, прислушиваясь. Из-за перестука колес трудно было что-то разобрать, но ей показалось, что она слышит журчание воды, шорох снимаемой одежды или, может быть, простыней. Она не отрывала глаз от полоски света под дверью Штерна. Через несколько минут свет исчез.

Констанца задумалась. Если она постучит в двери или позовет мужа по имени, она не сомневалась, что он явится к ней, почти не сомневалась. Она уже подняла руку, чтобы постучать в дверную панель, но, передумав, сделала шаг назад. Просить – и в брачную ночь? Никогда! Она была полна гневного возбуждения, расхаживая взад и вперед по маленькому купе, обдумывая то, что сказал ей муж, и прикидывая то так, то эдак. Она оценивала по отдельности слова, как ребенок разбирает игрушку, перестраивала их в новом порядке. Что-то по-прежнему не получалось: причина, по которой ее муж вышел из себя, продолжала оставаться тайной. Что же она сказала, из-за чего он так рассердился?

Минуло еще полчаса, и она пришла к окончательному выводу: он рассказал только половину истории, а вторая половина, о которой он умолчал, была полна жестокости! Штерн совершил акт мести, что-то темное, жестокое и дьявольское, и в один прекрасный день, раньше или позже, она выудит из него этот секрет. Она хочет все узнать, с начала до конца!

Вот в этом и заключался, почувствовала она, таинственный источник властности ее мужа: он крылся в его способности к насилию, и он тщательно прятал это от глаз света. За покровом выдержанного вежливого поведения скрывалась тайна ее мужа – он был хищником. О, как опасно вставать на пути такого человека: он безошибочно поразит тебя в самое уязвимое место и, может даже, – да, да! – не погнушается убийством.

Эта мысль восхитила Констанцу. Она физически возбудила ее. Кожа ее пошла мурашками. Ее соски напряглись и отвердели от нежных прикосновений меха. Она запустила руку между ног. Она закрыла глаза и прислонилась к двери, отделявшей ее от мужа. Пальцем она стала водить вверх и вниз. Она почувствовала прилив наслаждения, источником которого были кончики ее пальцев. Ее охватил жар, и ее заколотило; она почувствовала, как кровь бросилась ей в голову. Заниматься любовью с убийцей, который весь, со всеми его тайнами, принадлежит только ей, принимать в себя эту грубую мужскую силу – о, какое это будет кровавое пиршество, пусть он насилует ее! Кому нужна дурацкая нежность, когда они могут себе позволить это: горячие темные пути приведут их туда, где царит непроглядная тьма! Констанца застонала. Она закусила губу. Она извивалась и дергалась, пока наконец ее маленькая ручка не добралась до того места, которое так жаждало впустить ее в себя. И горячее сладкое мгновение, когда она перестала существовать: малая смерть, как однажды выразился Окленд.