Темный ангел

Я должна уточнить, что Роза обладала весьма странными вкусами. От своей семьи она унаследовала немалое количество редкой, хотя и несколько тяжеловатой, мебели и несколько прекрасных картин. У нее имелись великолепные гобелены, которые тем не менее в Вестчестере явно не смотрелись. Был старинный немецкий шкаф черного дуба, на котором высились внушающие почтительный страх канделябры. Предполагалось, что я рассыплюсь в витиеватых комплиментах мебели, многие образцы из которых Роза сама приобрела.

Роза обожала позолоту и завитушки. Она преклонялась перед рококо. Она испытывала слабость к Булю. У нее был целый набор, дорогостоящий и, как я подозреваю, фальшивый, кресел эпохи Людовика XIV. Одна комната была отведена под коллекцию штейбнских стеклянных зверюшек и изысканного мейсенского фарфора. Кроме того, сказывалось влияние Макса и многочисленных детей. Повсюду лежали книги, стопки журналов, водопады бумаг, пластинок, музыкальных инструментов, игрушек, спортивного снаряжения, академических атласов. Казалось, в этом доме порядок вел непрестанную борьбу с хаосом и проигрывал ее. Мне нравилось бывать здесь, но работать означало предать забвению все свои принципы.

Время от времени я пыталась объяснять это Констанце, но та только смеялась.

– Ох, да не будь же такой пуристкой, – сказала она. – Кончишь эту работу и забудешь. И никогда о ней и не вспомнишь.

Но я вернусь, это я знала. Роза притягивала меня; ее семья влекла меня; шаг за шагом я входила в круг ее домашних. Меня приглашали на семейные вечерние трапезы. За чаем мы с Розой обсуждали убранство очередных комнат – и я понимала, что работа, которая уже была завершена, шла кувырком. Каждую из законченных комнат Роза за неделю ставила вверх тормашками.

Мог исчезнуть уникальный складчатый абажур для лампы, на месте которого появлялось ужасное изделие литого стекла – Роза любила все, что блестело. Мейсенская статуэтка занимала предназначенное ей место и смотрелась прекрасно, если не считать, что Роза располагала рядом с ней уродливого стеклянного пеликана. Я обводила взглядом некогда прекрасную комнату и видела набор предметов.

– Роза, – как-то сказала я ей, – что я тут делаю? Ради Бога, в чем дело?

У меня был взрывной характер, таким же отличалась и Роза: эти споры вызывали у нее громогласную горячую нескончаемую реакцию. Как минимум, дважды я покидала ее, говоря, что не стану больше с ней работать. Как минимум, дважды Роза, трясясь от возмущения и прижимая к груди обиженных стеклянных пеликанов, или подушки, или абажуры, увольняла меня. Это ничего не меняло. На следующий день она всегда нанимала меня снова; и я всегда возвращалась.

Ближе к концу восьмого месяца, когда дом был уже почти закончен, обе мы начали понимать, что эти размолвки в какой-то мере веселили нас: они не могли предотвратить, правда, очередную ссору, и достаточно серьезную, после которой мы расходились, не в силах перевести дыхание, с раскрасневшимися лицами.

Ссора была настолько выразительной, громогласной и длинной, что привлекла свидетелей, хотя ни Роза, ни я не обратили на них внимания. Лишь позже я выяснила, что кое-кто из младших отпрысков Розы, привлеченные звуками ссоры, подсматривали за нами из безопасного коридора, покатываясь от смеха. Я выяснила, что за этим занятием детишек застал их старший брат Френк и шуганул, в результате чего ему довелось услышать конец ссоры, когда я уже ничего не говорила, предоставив это Розе.

– Я знаю, что ты думаешь! – говорила Роза или, точнее, кричала. – Ты думаешь, что у меня нет вкуса. Нет, еще хуже! Ты считаешь, что у меня есть вкус, но он ужасен! Так вот что я тебе скажу: никому не хочется жить в музее. Ты понимаешь, что в тебе неправильно, в чем ты ошибаешься? У тебя слишком много вкуса. Lieber Gott – да, у тебя отличный глаз – я готова это признать, но нет сердца. А я должна жить в этих комнатах. Мои дети, Макс – они тоже, как ты знаешь, живут здесь. И тут не витрина и не фотография. Это мой дом!

На самой высокой и возмущенной ноте Роза остановилась. И затем совершенно неожиданно расхохоталась.

– Только посмотрите на нас! Восемь месяцев – и все ругаются. Слушай, я все объясню. Когда ты кончила эту комнату, я заглянула в нее – она была такая милая, такая простая, и я подумала: Роза, ты должна измениться. Учись у Виктории. Попробуй. Но, понимаешь, вот я сижу в ней, и она мне кажется такой пустой! Мне не хватает моих безделушек. Мне нравится мой пеликан, которого ты так ненавидишь. Мне его подарил Макс! Мне нравится смотреть на книги Френка, на трубки Макса, на фотографии детей. Вот все эти толстые диванные подушки – их вышивала моя мать. Когда я смотрю на них, то возвращаюсь в прошлое. Поэтому… – она пересекла комнату и взяла мои руки в свои, – мы никогда не найдем общий язык, понимаешь? Мы по-разному смотрим на мир. И если так будет продолжаться, наговорим друг другу слова, о которых потом обе будем сожалеть, и я потеряю добрую подругу. Я не хочу этого. Так что теперь послушай меня, да? У меня есть предложение…