Темный ангел

– Двое из детей Розы – приемные. Даниель прибыл из Польши, я – из Германии. Мы никогда не говорили об этом. Это обидело бы Розу, если бы мы стали вспоминать. Роза никогда ни с кем не говорила на эту тему – мы все были ее детьми. Я должен был решить… – Его лицо стало замкнутым. – То ли я останусь Францем Якобом и без семьи, то ли стану Френком Джерардом. Я решил стать Френком Джерардом. Я обожал Макса. Я любил их обоих. Таким образом я мог отблагодарить их за все, что они для меня сделали.

– И кто же ты теперь? Франц Якоб или Френк Джерард?

– Конечно, я и тот и другой. Я никогда не говорил Розе об этом.

– И как же мне тебя называть?

– Как хочешь. Понимаешь, это неважно. Когда ты здесь, ничего не важно. – При этих словах он отвернулся от меня. Снова повернувшись, он взял меня за руки и крепко сжал их. – Ты знаешь, сколько писем я отправил тебе? Я писал по одному в неделю, каждую неделю, в течение трех лет. Сначала они были короткими, очень сухими, полными цифр, мне было нелегко выразить то, что я думаю. Да и сейчас я не могу с этим справиться. Я испытываю огромное желание говорить от всего сердца – и все же не могу. Не получается. – Он сердито пожал плечами. – Слов не хватает. Во всяком случае, английских. – Он помолчал. – Доведись нам быть в Германии, я оказался бы куда более красноречив.

– Я считаю тебя очень красноречивым. Слова в самом деле ничего не значат, когда я смотрю на тебя. – Я остановилась. – Френк… расскажи мне о твоих письмах.

– Очень хорошо. Они были… сначала типичными мальчишескими письмами. Что произошло, когда я вернулся в Германию, описывать я не мог, так что писал совсем о другом. Мне исполнилось тогда двенадцать лет. Я представляю, если бы тебе в руки попались эти письма, ты сочла бы их очень скучными. Ты могла бы сказать: это словно учебник… Во всяком случае, первые письма. Не те, что писались потом.

– Они отличались?

– И очень сильно. В них было много… много отчаяния. Мне уже исполнилось четырнадцать, а потом пятнадцать. Все мое сердце было переполнено тобой. Никогда раньше со мной такого не случалось. Да и потом я не испытывал ничего подобного. Я говорил… впрочем, теперь не важно, что я тогда говорил.

– Это важно для меня. И всегда будет важно.

– Это было очень давно. Я был тогда мальчишкой…

– Я хочу знать, Френк.

– Ну, хорошо. – Встав, он отошел от меня. – Я говорил, что люблю тебя. Как друг – но и не только как друг. Так я говорил.

Это признание, которое было сделано с заметным напряжением, принесло ему огромное облегчение.

– Похоже, ты стесняешься, – мягко сказала я. – Почему этого надо стыдиться? Разве ты сказал что-то ужасное?

– Я не стесняюсь, – с силой ответил он. – Я бы не хотел, чтобы ты так думала. Это просто…

– Знаешь, ведь и я бы сказала те же слова. Я предполагаю, если бы я сейчас прочитала то, что я тогда писала, я была бы смущена. Но важно ли это? Я говорила, что хотела.

– Ты так говорила? – Он уставился на меня.

– Конечно. И ужасным языком. Слишком много прилагательных. Повсюду наречия.

Френк начал расплываться в улыбке. Он подошел ко мне. И сказал:

– Приведи мне какие-нибудь из этих прилагательных. И еще эти наречия…

Кое-какие я припомнила. Как и предыдущий список, их перечень тоже оказался краток. Я смогла выложить «дорогой» или, может быть, «страстно», или, может быть, – я опасалась – «вечно», прежде чем замолчала.

Френк взял меня за руку. У меня так кружилась голова от счастья, что я мало что соображала, но тем не менее видела, что он чем-то обеспокоен.

– Я все же не понимаю. Все эти письма – твои, мои. Куда они могли подеваться?

Я думала об этом, и с самого начала мне бы хотелось избежать этого вопроса. Я сказала, что письма пропадали; я сказала, что теперь это несущественно.

– Но это так важно. Ты писала всю войну. Сколько было писем?

– Не знаю.

– А я знаю. Раз в неделю, каждую неделю в течение трех лет. Сосчитай! Сто пятьдесят шесть писем. По правильному адресу. В ходе войны письмо может быть потеряно – ну, пять, ну, десять – но сто пятьдесят шесть? Это против всех законов вероятности.

– Теперь мы знаем то, что было в них сказано…

– Да не в этом дело! Разве ты не видишь последствий? Ты могла считать, что твои письма пропадают, но что относительно моих? Что ты могла думать обо мне, когда я обещал писать тебе и ни разу не написал.

– Я думала, что ты погиб.

– О, моя дорогая, прошу тебя, не плачь. Пожалуйста, послушай меня. Посмотри на меня. Попробуй представить. Ты считала, что я мертв. А что я думал, зная, что ты жива и здорова? Я-то знал, что ты жива. Я знал, где ты живешь. Послушай… – Голос его обрел мягкость. – Ты не задала мне один-единственный вопрос. Ты не спросила меня, почему я перестал писать.

– Я боялась.