Темный ангел

– Ты притащил меня сюда, как ребенка, усадил за микроскоп и заставил смотреть в него. Говоришь, что женишься на мне, но ставишь условия. Условия – когда речь идет о браке? Я ненавижу это. И презираю.

– Виктория, подожди. Ты не поняла. Слушай…

– Нет. Это ты послушай. Констанца права в одном смысле. Мы действительно разные люди. Мы и не думаем одинаково, и мы не чувствуем одинаково. Для тебя все четко, ясно и понятно, как в твоих делах. Черное и белое. Правые и виноватые. А для меня это все не так. В конечном счете, мне не важно, понимаешь ли ты, плохая или хорошая Констанца. Какая бы она ни была – а она и та, и другая, ей все свойственно, – я люблю ее. Я не могу прекратить ее любить потому, что я ее не оправдываю. Это не срабатывает. И мораль тут ни при чем. Что бы она ни делала, какой бы она ни была, я люблю ее – без всяких условий, как дети любят родителей или родители детей. И я не могу положить этому конец лишь потому, что ты мне это сказал. И я никогда не выйду замуж ни за кого, кто будет меня принуждать к этому.

Я остановилась. У Френка было бледное окаменевшее лицо.

– Ein dummes englishche Mädchen, – уже потише и спокойнее продолжила я. – Ох, Френк, неужели ты не видишь? Когда-то ты мне сказал эти слова, и теперь какая-то часть тебя продолжает так же относиться ко мне. Ты думаешь, я осталась медлительной, глупой, отказываюсь видеть очевидное, но ты ошибаешься. Я знаю, что не умна так, как ты, но порой я понимаю то, что тебе недоступно. Я не всегда бываю слепа. Порой я отлично вижу.

– А я нет? Ты это хочешь сказать?

– Я думаю, что ты склонен все упрощать. Ты пытаешься заставить людей соглашаться со своей точкой зрения. Ты стараешься классифицировать их: этот отвечает твоим идеалам и принципам, а этот – нет.

– Я люблю тебя, – сказал он, и я увидела, что с его лица сошла завеса замкнутости. – Я люблю тебя – без всяких условий. И я думал, что ты это понимаешь.

– Но ты не изменишь свою точку зрения? Относительно Констанцы?

Он продолжал стоять спиной ко мне. Наступило молчание, полное борений и нерешительности. Наконец он сказал:

– Нет. Я хочу, чтобы наш брак оставался нерушимым. И не могу изменить свою точку зрения.

– Ты считаешь, что Констанца угрожает нашему браку?

– Я не сомневаюсь, что она это будет делать.

Наступила последняя пауза. Мы понимали, что оказались в безвыходном положении. Я, хотя и находилась в тупике, осознавала, что, если вот сейчас Френк повернется ко мне или заговорит, или коснется меня, я ослабну и сдамся. Лишь чтобы остаться с ним, я буду готова согласиться с чем угодно. Я не сомневалась, что и он это понимал. И поэтому с неуклонностью, которая также составляла часть его личности, он не повернулся, не заговорил, не прикоснулся ко мне. Решение предстояло принимать мне; и Френк, которой учитывал этику, когда высчитывал тактику любви, позволил мне принять его, как подобает взрослому человеку – он принял мои условия в молчании. Наконец я сказала:

– Очень хорошо. Быть по сему. Я ухожу. Так будет лучше.

– Уходишь? – Он повернулся.

Я не могла взглянуть ему в лицо.

– Уезжаю во Францию завершать тот самый заказ. Какое-то время буду заниматься работой только в Европе. Справлюсь.

– Работой. Я предполагаю, она всегда при тебе. – Он поднял было один из микроскопов и с безнадежным видом поставил его обратно. – Наверно, и я уйду в работу. – Он помолчал. – Я готов отдать почти все, что у меня есть, лишь бы этого не произошло, знаешь ты это?

– Почти все? Только не свои принципы, Френк?

Как только эти слова были произнесены, я пожалела о них. Он отвернулся.

– Да, мои принципы жесткие и негибкие – ты мне это уже говорила. Я не хочу расставаться с тобой в спорах…

– Тогда я ухожу, – сказала я.

Я подождала еще несколько секунд. Я возилась с глупыми, но полезными женскими безделушками: перчатки, сумочка. Френк стоял, глядя в окно. Он не оборачивался. Несколько погодя, когда молчание продолжало длиться и расстояние, разделявшее нас, невозможно стало преодолеть, я направилась к дверям.

Последнее, что он мне сказал, когда я выходила в коридор, было то ли требованием, то ли мольбой.

– Не пиши мне, – сказал он. – Я не хочу больше надеяться. Не пиши.

* * *