В тот день на Констанце было синее, как кристалл цианида, платье. Поначалу простое, оно теперь было украшено розовой тесьмой, обшитой вокруг ее талии и поднимавшейся вверх к груди. Увидев эту тесьму, Окленд подумал, что выбор платья, привлекающего внимание к фигуре, скорее всего не случайность. Констанца могла делать многое, но во всем таился свой смысл.
К удивлению Окленда, эта картина растрогала его. Те, кто не знает, что за ними наблюдают, всегда по-своему беззащитны. Броня Констанцы была непроницаема, видимо, она поняла, что обаяние – гораздо более эффективное средство защиты, чем обычная для нее в детстве замкнутость; сейчас Констанца не дразнилась, не клянчила и не вела себя вызывающе, и Окленд почувствовал, как его тянет к ней. Она выглядела как ребенок, хотя ей уже исполнилось пятнадцать. Она сейчас была грустной, одинокой, полностью углубленной в свою работу, эта девочка с блокнотом, карандашом и собакой.
О чем она писала?
Окленд уже было хотел выйти из своего укрытия, когда Констанца, захлопнув блокнот, подняла голову.
– Окленд, – воскликнула она, – как ты меня напугал!
– Ты выглядела такой увлеченной. – Окленд подошел к ней и, по своему обыкновению, растянулся во весь рост на зеленой траве.
У Констанцы были необыкновенные и по-своему забавные глаза: большие, чуть раскосые в уголках, их цвет был совершенно неуловим. Иногда Окленду казалось, что они голубые, как море, иногда – темно-зеленые, иногда черные, но всегда – непостижимые. С ними возникало искушение вглядеться ближе, глубже, вспугнуть эту скрытую правду, которую они стремились припрятать. Окленд подчас ловил себя на мысли, что ему хочется коснуться ее глаз, пальцами ощутить их форму. То же самое и ее губы, которые, как он подозревал, Констанца подкрашивала – верхняя была четче очерченной, нижняя – мягче, более чувственной. Зубы были ровные, белые.
Окленд слегка отстранился.
– Разве ты не идешь на пикник к Фредди?
– А что, пора?
– Почти, – Окленд снова лег на траву. – Я уже собираюсь вернуться в дом.
– Мне не хочется домой, – Констанца скорчила гримаску. – Война, война, война – только и разговоров что о войне. Сэр Монтегю говорит, что это неизбежно, тетя Мод начинает возражать, твоя мама плачет, твой отец снова выносит карту мира, а Френсис только и говорит, что о своей части… Я решила сбежать.
– О чем ты пишешь? Ты выглядела такой сосредоточенной…
– Это просто мой дневник. – Констанца спрятала блокнот под складки своей яркой юбки.
Окленд улыбнулся.
– Ты ведешь дневник? Не могу в это поверить. И что ты туда записываешь?
– О, всякие мои девчоночьи мысли, конечно. – Констанца искоса взглянула на него. – Но только о серьезных вещах. О моем новом платье, например. О новых туфлях, какая у меня теперь талия – шестнадцать дюймов или семнадцать с половиной. Мои сны – я всегда записываю свои сны. Мой будущий муж – я посвятила ему много страниц, как и все девчонки…
– В самом деле? – Окленд, который ничему этому не поверил, лениво поглядывал на Констанцу. – А что еще?
– О семье тоже. О том, что Стини говорит. Что подарить Фредди на день рождения. О Френсисе и его фотографиях, об их с Джейн свадьбе, которая снова отложена… – Она чуть помедлила и загадочно взглянула на Окленда. – Иногда, но не очень часто, я пишу и о тебе.
– Ясно. И что же ты пишешь обо мне?
– Сейчас. Дай вспомнить. Пишу о твоих успехах в этом мире, о книгах, которые ты читаешь, и о твоих отзывах об этих книгах. Написала, например, что ты похож на Шелли.
– Чепуха, – Окленд понимал, что это в самом деле чепуха, но все же был слегка польщен, – ты даже не читала Шелли, могу поспорить.
– Ну, хорошо, раз так. Может быть, я этого и не писала. Может быть, я написала… что ты изменился.
Из голоса Констанцы исчезли дразнящие нотки. Она снова искоса взглянула на Окленда, задумчиво выдергивающего травинки.
Он более дружелюбно спросил:
– Так я, значит, изменился?
– Ну, конечно… Ты закончил Оксфорд. Тебя ожидает успех – об этом все говорят.
– А ты веришь всему, что говорят?
– Конечно, готова жизнь отдать за свежую сплетню. Верю, что говорят: Окленд – укротитель вечеринок, Окленд – золотой мальчик из Баллиола. Еще…
– Еще что?
– Я сама кое-что замечаю и записываю. Даже ученые не бывают такими старательными. Иногда, правда, мои открытия не совпадают с твоей репутацией.
– В чем, например?
– А, вот теперь ты стал слушать внимательно! Какие вы, мужчины, эгоисты – вечно хотите знать, что женщины думают о вас. Хорошо, я тебе скажу. Я написала о том, что ты стал взрослее, гораздо осторожнее и уже меньше вызовов бросаешь жизни.
– Ну и скучища. В твоем рассказе я похож на банкира.
– Возможно. Я хотела написать: меньше мне бросаешь вызов, потому что в этом плане ты явно выкинул белый флаг.
– Белый флаг, по-твоему? Нет, это всего лишь тактическое отступление. Постоянная борьба утомляет. К тому же и ты изменилась. Стала не такой противной.
– Спасибо, Окленд, дорогой.
– Ты стала лучше, согласна с этим?