Темный ангел

Я взглянул на свое отражение в зеркальной дверце шкафа – лицо покрыто белыми пятнами, губы перекошены.

Я был зол на себя за то, что обычная кошка смогла напугать меня до полусмерти, но еще больше зол на Эффи, которая по какому-то нелепому капризу притащила в дом бродячее животное. Как там она ее назвала? Тисифона? Должно быть, какая-нибудь заморская чепуха из ее книжек – я знал, что еще не все их нашел. Я пообещал себе утром основательно обыскать ее комнату и выяснить, что она от меня прячет. А что касается кошки… я потряс головой, отгоняя видение лица на моей подушке, зеленые глаза, уставившиеся на меня с ярой ненавистью… Это просто кошка. Тем не менее я принял десять гранов хлорала, снотворного, рекомендованного моим новым другом доктором Расселом, и только потом смог опустить голову на эту подушку.

22

Я помню касание ее прохладных сильных рук к моим волосам. Ее лицо в свете лампы, бледное, как луна. Шорох ее юбок. Ее духи, теплый золотистый аромат янтаря и шипра. Ее голос, тихий, спокойный, напевавший без слов в такт поглаживаниям. Тише, тише, засыпай… Генри – лишь дурной сон, растворившийся в океане света. Часы на камине тикали громче моего сердца, а оно было легким, как одуванчик, и мягкие пушинки отсчитывали минуты теплой летней ночи. Глаза закрыты, легкие сонные мысли летели в гостеприимную темноту сна. Голос Фанни такой нежный, мелодичный, каждое слово как ласка.

– Шшш… спи. Спи, малышка… Засыпай… шшш… – Ее волосы коснулись моего лица, я улыбнулась и забормотала. – Вот так. Шшш… Спи, моя милая, моя Марта, любовь моя.

Убаюканная в ее объятиях, я позволила течению тихонько нести меня прочь. Она гладила меня по голове, а я смотрела, как мимо, словно воздушные шарики, проплывают воспоминания. Моз… кладбище… выставка… Генри… Какими бы яркими они ни были, я могла отогнать их прочь и вскоре увидела яркое облако шариков: нити переплелись, краски сияют в лучах заходящего солнца. Это было так красиво, что я, кажется, заговорила вслух тонким голоском маленькой девочки:

– Шарики, мамочка, они улетают. Куда они летят?

Мои волосы заглушали ее голос.

– Далеко-далеко. Они летят в небо, прямо в облака… они все разноцветные, красные, желтые, синие… Видишь?

Я кивнула.

– Полетай с ними немножко. Сможешь?

Я снова кивнула.

– Чувствуешь, как летишь вверх? Ты летишь вверх, с шариками. Вот так. Шшш…

Я поняла, что начинаю подниматься, без усилий, просто думая об этом. Я выплыла из тела, умиротворяющая картина все еще стояла перед закрытыми глазами.

– Ты уже раньше так летала, – мягко сказала Фанни. – Помнишь?

– Помню, – почти беззвучно произнесла я, но она услышала.

– На ярмарке, – настаивала Фанни.

– Да.

– Ты можешь опять там оказаться?

– Я… я не хочу. Я хочу лететь с шариками.

– Шшш, милая… все хорошо. Никто тебя не обидит. Мне просто нужна твоя помощь. Я хочу, чтобы ты вернулась назад и рассказала мне, что ты видишь. Скажи мне его имя.

Я летела, и небо было такое голубое, что больно смотреть. Шарики поднимались над горизонтом. А подо мной, далеко внизу, виднелись ярмарочные шатры и навесы.

– Шатры… – пробормотала я.

– Спустись. Спустись к шатру и загляни внутрь.

– Н-нет… я…

– Все хорошо. Тебя никто не обидит. Спустись. Что ты видишь?

– Картины. Статуи. Нет, восковые фигуры.

– Ближе.

– Нет…

– Ближе!

Я вдруг снова оказалась там. Мне десять лет, я вжалась в стену своей спальни, Плохой Дядя приближается ко мне, и в глазах его вожделение и смерть.

Я закричала.

– Нет! Мама! Не разрешай ему! Не разрешай Плохому Дяде подходить! Не разрешай Плохому подходить!

Сквозь багровый туман и стук крови в висках я услышала ее голос, по-прежнему очень спокойный.

– Кто, Марта?

– Не-е-ет!

– Скажи мне кто.

И я посмотрела ему в лицо. Бескрайний ужас, застывшая вечность… а потом я его узнала. Ужас исчез, и я проснулась, Фанни обнимала меня сильными руками, смятый бархат ее платья промок от моих слез.

Очень мягко она повторила:

– Скажи мне кто.

И я сказала ей.

Мама прижала меня к себе.

23

Наверное, в прошлом веке меня бы называли ведьмой. Ну, мне давали имена и похуже, иногда вполне заслуженно, но меня никогда не заботило людское мнение. Я могу сварить бульон, который снимет жар, или приготовить поссет[26], от которого вы будете летать во сне, а иногда в зеркале я вижу то, что там не отражается. Я знаю, как бы это назвал Генри Честер, – ну что ж, зато у меня есть определение для таких, как он, и в Священном Писании вы его не найдете.

Если бы не Генри Честер, в июле Марте исполнилось бы двадцать. Я женщина обеспеченная и оставила бы ей приличное наследство – ей бы не пришлось жить на улице. Я бы подыскала ей дом и мужа, если бы ей захотелось; я бы дала ей все, о чем бы она ни попросила. Но когда ей было десять, Генри Честер отнял ее у меня, и я ждала десять лет, чтобы отнять у него Эффи. Мне всегда было не до поэзии, но я вижу эту страшную симметрию – и для меня это достаточное возмездие. Холодное, несомненно, но от этого не менее жестокое.