Темный ангел

– Да, – улыбнулась я. – Спит на моей постели ночью и сидит со мной, когда я одна. Генри ее ненавидит, но мне все равно.

– Хорошо.

На миг крупный рот Фанни сжался в жесткую линию, она напряженно, пристально уставилась на кошек. Казалось, она начисто забыла о моем присутствии.

– Фанни!

– Да, дорогая!

Улыбка вернулась, лицо безмятежно, как всегда. Уж не почудилась ли мне эта внезапная перемена?

– Что я должна делать, когда придет Генри? Спрятаться, как говорил Моз?

Она покачала головой:

– Нет, милая моя, ты не станешь прятаться. Доверься мне ненадолго, ты знаешь, я о тебе позабочусь и не позволю тебя обидеть. Но ты должна быть храброй и делать все в точности так, как я скажу. Хорошо?

Я кивнула.

– Хорошо. Значит, никаких вопросов. Обещаешь?

– Обещаю.

Я на секунду отвела взгляд и краем глаза увидела что-то в дальнем углу комнаты – и это что-то показалось мне связкой шариков. Я вздрогнула, невольно уставившись в угол, и почувствовала, как Фанни чуть крепче сжала мою руку.

– Что такое?

Там не было шариков. Просто круглое пятно у двери.

– Ну что ты, дорогая, – успокаивающе произнесла Фанни. – Не волнуйся. Здесь ты в полной безопасности.

– Мне показалось, я видела… – Слова были вязкими, каждый слог – бесформенный звук, пробивающийся сквозь ветхую ткань моего изнеможения. – Я видела шарики. Почему… почему шарики?..

– Шшш. Закрой глаза. Вот так. Шшш… Вот так. Спи, милая моя. Спи. Сегодня твой день рождения, у нас будут шарики. Обещаю.

30

Часы на каминной полке пробили четверть двенадцатого. Я взглянула на нее, спящую на софе: казалось, кости стали выпирать чуть меньше, черты смазались – неоформившееся личико ребенка.

– Марта! – позвала я.

Она пошевелилась и по-детски сунула палец в рот, у нее всегда была эта привычка.

– Марта, пора просыпаться.

Она открыла глаза и сначала растерялась. Но заметила меня, и такое трогательное доверие появилось в ее взгляде, что сердце разрывалось.

– Я спала? – спросила она, потирая глаза.

– Да, Марта, ты очень долго спала…

Мое сердце подпрыгнуло от радости: это был голос Марты, детский, чуть хриплый спросонья, с легким акцентом – ностальгический отголосок моей матери.

– А он уже здесь?

– Нет, но скоро будет. Нам нужно подготовить тебя к его приходу. Пойдем со мной.

Она без звука повиновалась, и мы вышли из комнаты, держась за руки. Пусть я поступаю правильно, молилась я.

– Сначала нужно сделать так, чтобы он тебя не узнал, – сказала я, ведя ее по лестнице в свою спальню. – Я дам тебе свое платье, потом мы изменим твое лицо и волосы.

– Хорошо. – Очаровательная улыбка не сходила с ее лица. – И мне не будет страшно?

– Нет, – ответила я. – Не будет. Ты будешь сильной и храброй, как я тебе говорила.

– Да…

– Он даже не узнает тебя. А когда спросит, как тебя зовут, что ты скажешь?

– Я Марта.

– Хорошо.

– Это называется хна, Марта, – говорила я, когда мы споласкивали ее волосы. – От этого твои волосики потемнеют, и Генри тебя не узнает. А когда Генри уйдет, мы их помоем, и они снова станут белыми. Договорились?

– Да.

– Теперь я помогу тебе надеть платье. Я его очень давно не носила, я тогда была моложе и стройнее. Красивое, правда?

– Да.

– А потом мы наложим немного пудры и румян на твое личико, и ты будешь выглядеть совсем по-другому.

– Он меня не узнает.

– Нет, ты ведь теперь старше.

Представьте, как изображение с фотографической пластинки переходит на бумагу, становится все темнее, от белого к бледно-золотому, из янтаря в сепию. Представьте, как месяц превращается в полную луну, увлекая за собой приливы и отливы. Представьте, как куколка с треском раскрывает гробницу кокона и показывает свои крылышки солнцу. Скорбит ли имаго по той гусенице, которой было когда-то? Да и помнит ли о ней?

31

Это неправда. Я не сплю. Знаете, есть люди, которым не снятся сны. Мои ночи здесь, в Хайгейте, – тонкие ломтики забвения, и даже Бог не может войти сюда. И если Бог не в силах приблизиться ко мне, скажите, почему же она должна бродить по моим снам, источая аромат сирени и лжи, мягкая и смертоносная, как отравленный плащ. Я не вижу ее, не чувствую ее волос на своем лице в эти предрассветные часы, не слышу, как шуршит шелковое платье, касаясь ее кожи, не ловлю краем глаза, как она стоит у моей кровати.

Я не лежу без сна, желая ее.