Мы принялись убираться.
Засучив рукава, Тед, мама и я взялись за уборку. Правда, папа ничего особенного не замечал, но мне и маме было страшно. Мы обе знали: с Лекси что-то происходит – что-то нехорошее, но что делать, мы не знали.
Когда в половине второго ночи мы с мамой наконец пошли спать, Тед и Лекси все еще убирались. Не знаю, во сколько они закончили, но после этого моя сестра три дня не вставала с постели. И все же даже тогда мама не вызвала доктора Бредли. Очевидно, она надеялась, что подобное больше не повторится, что это был просто случайный нервный срыв.
Я знаю это, потому что слышала, как мама разговаривала об этом с отцом.
– Господи, Линда, не волнуйся ты так! – говорил Тед. – С ней все будет отлично. Ты же знаешь: Лекси – тонкая, возвышенная натура. Не всем же быть домашними хозяйками. Я уверен – лучшее, что мы сейчас можем для нее сделать, это оставить ее в покое.
Ему все-таки удалось убедить маму. Какое-то время она очень старалась не обращать внимания на закидоны старшей дочери, пока закрывать глаза на факты не стало уже невозможно.
А факты заключались в том, что Лекси была давно и тяжело больна. И ее болезнь стала все чаще проявляться во всем своем безобразии.
В тот год на Рождество мы все отправились к бабушке в Ласточкино Гнездо. Праздничный ужин, по обыкновению, состоял из лазаньи, эгнога[3]
и печенья. Примерно в два пополуночи где-то на первом этаже раздался страшный грохот. Мне уже исполнилось тринадцать, и я была уже слишком большая, чтобы верить в Санту, поэтому я твердо знала, что толстый старик в красном кафтане здесь ни при чем. В коридоре вспыхнул свет – бабушка, мама и тетя Диана вышли из своих комнат. Тед выпил слишком много эгнога с ромом и не проснулся, а если проснулся, то не смог встать. Спустившись вниз, мы увидели, что стоявшая в гостиной елка опрокинута, а уцелевшие лампочки электрической гирлянды быстро-быстро мигают наподобие пожарной сигнализации. Коробки с подарками были вскрыты, а посреди груд оберточной бумаги сидела на полу Лекси.– Алексия, ты?.. – на удивление спокойно проговорила бабушка. – Что ты здесь делаешь?
– Выворачиваю мир наизнанку, – ответила Лекси. Щеки ее раскраснелись, глаза возбужденно блестели. – Все, что мы знаем и видим, – все это находится на
Гостиная, освещаемая только мигающими лампочками гирлянды, то расплывалась перед моими глазами, то снова обретала четкость. Никто из нас не знал, что сказать.
– Подарки… – продолжала Лекси. – Это метафора. Неужели не понимаете? – Поняв по нашим лицам, что мы определенно
Я посмотрела на распотрошенные подарки – перчатки, тапочки, коробку шоколадных конфет (и конфеты, и гофрированные корзиночки, в которых они лежали, были рассыпаны по полу), несколько мягких игрушек. Айпод, который мне очень хотелось иметь, лежал чуть поодаль, в блестящей белой коробке, и я вдруг подумала, что теперь мне будет противно к нему даже прикоснуться. Только потом я заметила на правой руке Лекси кровь. Тетя Диана – тоже.
– Лекси, – твердо сказала она, выступая вперед, – я должна осмотреть твою руку, детка. Ты поранилась. – С этими словами она приподняла рукав ее халата. На предплечье краснел длинный, глубокий порез.
Лекси коснулась его кончиками пальцев, размазывая кровь.
– Наизнанку, – прошептала она. – Теперь ты понимаешь?..
Всю следующую неделю Лекси провела в больнице. Ее выписали только накануне Нового года с диагнозом «шизоаффективное расстройство биполярного типа», и мы немедленно отправились домой в Шелберн. Погода стояла отвратительная, снег валил стеной, заметая шоссе впереди. Мы с Лекси, от которой все еще пахло больницей, ехали на заднем сиденье. Всю дорогу она сидела, прижавшись лбом к окну. Когда стекло запотевало от ее дыхания, Лекси вытирала его нетерпеливым движением руки и снова замирала неподвижно.
Дома родители первым делом включили телевизор, чтобы мы могли посмотреть, как спускается по флагштоку новогодний шар на Таймс-сквер[4]
. Мама и папа пили шампанское, мы с Лекси – безалкогольные коктейли «Ширли Темпл» с вишней.