Темный карнавал

– На Элис Джейн Беллерд! – Греппин несколько напрягся.

– Поздравляю, – проговорил дядя Даймити. – Понятно, – добавил он, взглянув на жену. Он откашлялся. – Но похоже, сынок, ты немного поторопился? – Дядя Даймити снова кинул взгляд на жену. – Да. Да, думаю, все же поторопился. Я бы тебе не советовал – пока.

– Дом в ужасном состоянии, – подхватила тетя Роуз. – Мы сможем привести его в порядок не раньше чем через год.

– То же самое ты говорила и в прошлом году, и в позапрошлом. Так или иначе, это мой дом, – добавил он без экивоков.

Тетя Роуз стиснула зубы.

– После всех этих лет выбросить нас за порог, у меня…

– Никто вас не выбрасывает, не строй из себя идиотку! – взвился Греппин.

– Вот что, Роуз, – начал дядя Даймити слабым голосом.

Тетя Роуз уронила руки.

– После всего, что я сделала…

В то же мгновение Греппин понял, что им придется убраться, всем до одного. Прежде всего он заставит их замолчать, потом – улыбаться, а позднее выставит вон вместе с пожитками. Не может же он привести Элис Джейн в дом, полный мрачных физиономий, где на каждом шагу тебя преследует тетя Роуз, даже если она тебя не преследует, где дети по взгляду родительницы всячески стараются его унизить, а их отец, как еще один ребенок, в очередной раз, изменив выражения, повторяет тебе совет остаться холостяком. Греппин уставил на них взгляд. Это их вина, что у него не заладилась любовь и вообще жизнь. Вот если с ними что-нибудь сделать, тогда жаркие мечты о нежных телах, поблескивающих испариной любви, сделаются достижимыми. Тогда он останется в доме один… с Элис Джейн. Да, с Элис Джейн.

Тете, дяде, двоюродным брату и сестре придется убраться. И побыстрее. Если он велит им выселиться, что делал уже не один раз, пройдет два десятка лет, прежде чем тетя Роуз соберет свои фонографы Эдисона и выцветшие саше. Элис Джейн, не дождавшись, задолго до этого сама скроется из виду.

Глядя на них, Греппин взял нож для разделки мяса.

Голова Греппина трещала от усталости. Он резко поднял веки. А? Да он задремал за мыслями.

Все это случилось две недели назад. Две недели назад, ровно в тот вечер, когда зашел разговор о женитьбе, переезде, Элис Джейн. Это было две недели назад. Две недели назад он заставил их улыбаться.

Теперь, очнувшись, он с улыбкой обвел взглядом неподвижные фигуры. Они отвечали удивительно приятными улыбками.

– Ненавижу тебя. Ты, старая стерва, – обратился он к тете Роуз. – Две недели назад у меня бы не повернулся язык это сказать. А теперь, что ж… – Он оглянулся и понизил голос. – Дядя Даймити, старина, позволь теперь я дам тебе небольшой совет…

Продолжая светскую беседу, Греппин взял ложку и сделал вид, что ест с пустой тарелки персики. Он уже пообедал в ресторане в нижней части города: свинина, картофель, пирог, кофе. Но теперь он изображал, что ест десерт: ему нравилось это маленькое представление. Он жевал пустым ртом.

– Итак, сегодня вы наконец, раз и навсегда, отсюда выезжаете. Я ждал две недели и все обдумал. Собственно, я держал вас здесь до сих пор, чтобы вы были под присмотром. Когда вас не будет, у меня не будет уверенности… – В его глазах засветился страх. – Что, если вы начнете бродить поблизости, шуметь по ночам? Я этого не вытерплю. Не хочу, чтобы в доме было шумно, даже когда здесь поселится Элис…

Толстый двойной ковер под ногами гасил все звуки, и это ободряло.

– Элис хочет въехать послезавтра. Мы поженимся.

Тетя Роуз злобно, с сомнением моргнула.

– А! – Греппин вскочил на ноги. Всмотрелся и упал обратно на стул. Рот его конвульсивно кривился. Освобождаясь от напряжения, он рассмеялся. – О, понятно. Это была муха.

Он проследил, как муха с неспешной четкостью проползла по белой, как слоновая кость, щеке тети Роуз и стремительно взлетела. Почему она выбрала именно это мгновение, чтобы создать видимость, будто тетя Роуз недоверчиво мигнула?

– Сомневаешься, тетя Роуз, что я вступлю в брак? Думаешь, я неспособен жениться, любить, выполнять связанные с этим обязанности? Думаешь, я не созрел, чтобы иметь дело с женщинами и их уловками? Думаешь, я ребенок, размечтавшийся ребенок? Так погоди же! – Тряся головой, он заставил себя успокоиться. – Слушай, – сказал он себе, – это была муха, только и всего. Муха сомневается в любви или сомневаешься ты, а оттого и муха, и миганье? Тьфу, черт! – Он указал на четверку за столом. – Я собираюсь подбавить огоньку в печи. Через час я выселяю вас из дома раз и навсегда. Поняли? Отлично. Вижу: поняли.

За окном пошел дождь, холодный назойливый ливень, промочивший дом. Греппин нахмурился. С другими звуками можно справиться, но с шумом дождя – никак. Тут не помогут ни новые петли, ни смазка, ни крюки. Не затянуть ли крышу тканью, чтобы не стучало? Нет, это уж слишком. Нет. С дождем ничего не поделаешь.

Как никогда в жизни, он жаждал тишины. В каждом звуке заключался страх. А потому со звуками следовало всячески бороться.

Дробь дождя напоминала стук нетерпеливого гостя. Греппин снова погрузился в воспоминания.

Он представил себе остальное. Тот день две недели назад и тот час, когда он заставил их улыбаться…