Темный карнавал

– А я знаю, как это делается, – радостно воскликнул в темноте кто-то из детей. – Он возьмет их холодильника куриные потроха, пустит по кругу и будет говорить "вот ее внутренности". И еще он сделал глиняную голову и будет выдавать ее за настоящую, а вместо руки даст кость из супа. Возьмет кусочек мрамора и скажет "это ее глаз". Возьмет кукурузные зерна и скажет, что это ее зубы. А потом возьмет мешок со сливовым пудингом и скажет "это ее желудок". Знаю я, как он это делает!

– Замолчи, ты все испортишь, – сказала какая-то девочка.

– А вот рука этой колдуньи, – сказал Майк.

– И-и-и-и-и-и!

Все новые предметы поступали и передавались по кругу как горячие картофелины. Некоторые с криком отказывались к ним прикасаться. Другие вскакивали со стульев и выбегали на середину, пока остальные передавали скользкие предметы.

– Да это всего лишь куриные потроха, – выпалил один из мальчиков. Садись на место, Элен!

Передаваемые из рук в руки предметы появлялись один за другим, и их путь можно было проследить по писку и вскрикиваниям.

– Колдунья разрезана на куски, и вот ее сердце, – сказал Майк.

Теперь одновременно передавалось шесть или семь предметов, и в дрожащей темноте слышались смешки.

– Марион, не бойся, это всего лишь игра, – произнесла Луиза.

Марион ничего не ответила.

– Марион? спросила Луиза. – Тебе не страшно?

Марион промолчала.

– С ней все в порядке, – сказал муж. – Ей не страшно.

И снова передаются предметы, снова вскрикивания.

Осенний ветер вздохнул над домом. А он все стоял в темном погребе, произносил слова, передавал предметы.

– Марион? – снова позвала Луиза из дальнего конца погреба.

Все разговаривали между собой.

– Марион? – сказала Луиза.

Все смолкли.

– Марион, отзовись, тебе не страшно?

Марион не отвечала.

Муж стоял на своем месте, возле спуска в погреб.

– Марион, ты здесь? – позвала Луиза.

Никто не ответил. В погребе воцарилась тишина.

– Где Марион? – спросила Луиза.

– Она была здесь, – ответил мальчик.

– Может быть, она наверху.

– Марион!

Молчание. Тишина.

– Марион, Марион! – закричала Луиза.

– Включите свет, – сказал кто-то из взрослых.

Предметы больше никто не передавал. Дети и взрослые сидели, держа части тела колдуньи.

– Нет, – выдохнула Луиза. Ее стул резко затрещал в темноте. – Нет. Ради бога, не включайте свет, не включайте, пожалуйста, н_е в_к_л_ю_ч_а_й_т_е свет, н_е_т! – Она уже кричала. От ее крика все оцепенели.

Никто не шелохнулся.

Все сидели в темном погребе, замерев от неожиданного поворота этой октябрьской игры; снаружи завывал ветер, сотрясая стены дома, погреб заполняли запахи тыкв и яблок, перемешанные с запахом предметов, которые они держали в руках, и тут один из мальчиков крикнул:

– Я посмотрю наверху! – и с надеждой выбрался из погреба и пробежал по всему дому, и еще четыре раза обежал дом, выкрикивая "Марион, Марион, Марион!" снова и снова, и в конце концов медленно спустился в наполненный тяжелым дыханием и ожиданием погреб и сказал в темноту: – Я не смог ее найти.

А потом… какой-то идиот включил свет.

Брэдбери Рэй Всего лишь лихорадочный бред

Рэй Брэдбери

ВСЕГО ЛИШЬ ЛИХОРАДОЧНЫЙ БРЕД

Перевод Л. Терехиной и А. Молокина

Его уложили на свежие, чистые, накрахмаленные простыни, а на столике под неяркой розовой лампой всегда стоял стакан свежего апельсинового сока с мякотью. Стоило только Чарльзу позвать, как мать или отец заглядывали в его комнату, чтобы узнать, как он себя чувствует.

В комнате было слышно все, что делалось в доме: как по утрам в туалете журчала вода, как дождь стучит по крыше, шустрые мышата бегают за стенкой, на нижнем этаже поет в клетке канарейка. Если ты умеешь слушать, то болезнь не так уж и страшна. Чарльзу было тринадцать лет. Стояла середина сентября, и осень только слегка коснулась природы желтым и красным.

Он валялся в постели уже трое суток и только сейчас начал испытывать страх.

Что-то случилось с его рукой. С его правой рукой. Он смотрел на нее, она была потная и горячая и лежала на покрывале, казалось, отдельно от него. Он мог слабо пошевелить пальцами, немного согнуть локоть. А потом она опять становилась чужой, неподвижной, и цвет ее менялся.

В тот день снова пришел доктор. Постукивая по его тощей груди, как по барабанчику, доктор, улыбаясь, спросил:

– Ну, как наши дела? Я знаю, можешь ничего не говорить: "Температура нормальная, но чувствую себя отвратительно!" Доктор часто повторял эту шутку и сам же над ней смеялся.

Чарльз продолжал лежать, для него эта скверная затертая шутка становилась реальностью.

Нелепая фраза засела в мозгу. Рассудок в ужасе отшатывался от нее и снова возвращался. Доктор и не подозревал, как жестоки порой бывали его шуточки.

– Доктор, – прошептал Чарльз, он лежал вытянувшись и был очень бледен. – Моя рука больше мне не принадлежит. Сегодня утром она стала чем-то другим. Доктор, пожалуйста, сделайте ее, как раньше.

Доктор натянуто улыбнулся и погладил его руку.

– Мне это нравится, сынок. У тебя всего лишь лихорадка, и ты бредишь.